Зовем вас к надежде - [224]

В свою квартиру в переулке Берггассе, которая вся была заново обставлена, он переехал 21 марта 1976 года. Книжные стеллажи были заполнены, все стояло на своем месте. Линдхаут с удивлением обошел большую квартиру и напоследок — в этот день шел сильный снег — вышел на каменный балкон своего кабинета. Оттуда он долго смотрел вниз. Мало что изменилось в переулке Берггассе с того времени, когда он здесь жил. У входа в дом, в котором когда-то работал Зигмунд Фрейд, теперь была установлена маленькая памятная доска. Вверху, на Верингерштрассе, движение транспорта стало более оживленным. Старые трамвайные вагоны, как заметил Линдхаут, были заменены современными. Внизу играли дети, закидывая друг друга снежками.

1 апреля 1976 года Линдхаут — в его распоряжение был предоставлен «мерседес» с водителем из «Саны» — возобновил свою работу в венском Научно-исследовательском центре. Теперь шли поиски антагониста с более длительным действием. У Линдхаута было много новых идей, и он работал самоотверженно. Однако никаких частных контактов со своими сотрудниками он не поддерживал, друзей у него не было. Вечерами он ужинал где-нибудь в городе, после чего возвращался домой и читал Спинозу. Пангерль нашел ему приходящую прислугу, которую звали Анна Кречмар. Это была тихая женщина, она приходила утром и уходила вечером. Линдхауту удалось почти полностью избавиться от мыслей о трагических событиях своей жизни, особенно после того, как он принял предложение ежемесячно читать две-три лекции в близлежащем Фармакологическом институте. И спал он сейчас хорошо. Вечерами он иногда долго сидел перед «Розовыми влюбленными» Шагала — литографией среди книжных стеллажей, которую подарила ему Джорджия в послевоенной Вене. Он брал ее с собой и в Америку, а теперь картина вновь висела здесь. Казалось, что некий гигантский круг замкнулся, но у Линдхаута все время было смутное ощущение, что это еще не окончательно.

59

5 июня 1976 года Линдхауту позвонили из Берлина. У аппарата был старший комиссар Хильдебрандт.

— Надеюсь, что дела у вас идут хорошо, господин профессор, — сказал он, но голос его звучал потерянно.

— Спасибо, потихоньку, — сказал Линдхаут. — А вы? Что у вас?

— Я хотел вам кое-что сообщить, вас это определенно заинтересует. После долгого предварительного заключения этот Ванлоо наконец предстал перед судом.

Линдхаут встрепенулся:

— И что же?

— Четыре года тюрьмы. Ванлоо отнесся к приговору спокойно. При хорошем поведении он может рассчитывать на то, что самое позднее через три года вновь окажется на свободе. Я сыт по горло. Я буду просить, чтобы меня перевели из отдела по борьбе с наркотиками в отдел нравов. Что такое четыре года? У нас никогда не было столько героина в городе! Аэропорт Шенефельд в Восточном Берлине теперь называется не иначе как «Турецкий аэродром». Туда прибывают с продуктом. А потом по городской железной дороге сюда, в наш рай для наркотиков под названием Запад. Я не хотел расстраивать вас, господин профессор! Но я… я больше не могу, я просто больше не могу! Всего хорошего!

После этого звонка Линдхаут стал много говорить по телефону: с клиникой, в которой сейчас проходили испытания АЛ 4031, потом сразу же — с Колланжем и с американским Управлением по контролю за продуктами и лекарствами в Вашингтоне и тут же — с Говардом Ластом.

— У нас по-прежнему исключительно положительные результаты, — сказал Колланж, — и врачи клиники это подтверждают. Не было ни одного инцидента. Об этом знают в Управлении по контролю за продуктами и лекарствами.

— И что?

— Они еще не могут разрешить это средство — слишком короткое время испытания.

Это подтвердил и звонок к Ласту.

— Мне жаль, профессор, — сказал Ласт, — но у нас свои предписания. Вы знаете, что для клинического испытания на человеке предписывается особенно длительное время, если имеется хоть тень подозрения, что это средство делает зависимым.

— Стало быть, сколько еще антонил должен проходить клинические испытания?

— Наверняка еще минимум полгода, дорогой профессор, — сказал Говард Ласт. — Ведь «Сана» и мы только в октябре прошлого года поручили первой клинике провести испытания… чуть больше восьми месяцев назад! Помилуйте…

— Да, — сказал Линдхаут, — вы абсолютно правы: прошло еще слишком мало времени. — Положив трубку, он с грустью подумал о старшем комиссаре Хильдебрандте. Сейчас я должен набраться терпения, сказал он себе самому.

Он продолжал работать в венском Научно-исследовательском центре «Саны», его скорбь по Труус не исчезла, но больше уже не мучила его так сильно, как в первые месяцы после ее самоубийства.

Жан-Клод Колланж, прибыв в Вену, застал серьезного, погруженного в новые исследования Линдхаута, который тем не менее принял его дружески. Колланж попросил разрешения проводить дальнейшие исследования вместе со своим глубоко почитаемым учителем. «Сана» в Базеле удовлетворила эту просьбу.

Они так и работали до 22 января 1978 года.

В этот день в Вене было очень холодно. Линдхауту позвонил Петер Гублер — от радости старик говорил едва связно:

— Допущен… мы можем запускать в производство… Управление по контролю за продуктами и лекарствами…