Зов сердца - [8]

На мгновение Лалита подумала, что ослышалась.

– Но когда и в какой церкви вы венчались? – спросила она.

– Вам лучше не задавать мне слишком много вопросов, – ответила госпожа Клементс. – Просто помните, что вы моя падчерица.

– Я… я вам не верю, – спокойно проговорила Лалита. – Я напишу моему дяде Амброузу, он, вероятно, не знает о смерти моего отца.

– Я запрещаю вам это делать! По закону я ваш опекун, и вы будете повиноваться мне. Вы не будете писать ни вашему дяде, ни кому-либо еще из ваших родственников. Вы останетесь здесь и не забудьте, что я хозяйка в этом доме!

– Но это неправда! – возразила Лалита. – Папа всегда говорил, что если с ним что-нибудь случится, то и этот дом, и это имение будут моими.

– Полагаю, вам будет нелегко это доказать, – издевательски улыбнулась госпожа Клементс.

Появился поверенный, которого Лалита никогда прежде не видела. Он показал ей написанное неуверенной рукой завещание. Может, то был почерк отца после несчастного случая, а может, и нет. По этому завещанию сэр Джон оставлял все своей «возлюбленной жене, Глэдис Клементс» и ничего – Лалите.

Девушка чувствовала, что здесь какой-то обман, но не сумела возразить поверенному, который заверил ее, что завещание законно и полностью выражает волю покойного. Лалита все-таки написала дяде. Но госпожа Клементс, вернее, леди Стадли, как она теперь себя называла, поймала ее по дороге на почту.

Тогда она впервые избила ее. Она била ее, пока Лалита не взмолилась о пощаде и не пообещала, что не будет больше писать дяде.

Новоявленная леди Стадли была достаточно умна, чтобы не общаться с соседями. Конечно, со временем им стало известно, что незадолго до смерти сэра Джона она вышла за него замуж, а овдовев, стала хозяйкой дома и имения. Ее прежняя фамилия, Клементс, безвозвратно исчезла, словно ее никогда и не существовало.

Но когда и Софи стала называть себя Стадли, Лалита возмутилась:

– Вы мне не сестра! И мой отец вам не отец. Как же вы осмелились присвоить себе мою фамилию?

– А кто сказал, что ваш отец не был и отцом Софи? – спросила ее мачеха, входя в комнату. Было видно, что ей в голову внезапно пришла некая идея.

– Вы прекрасно знаете, что он не мог быть ее отцом, – ответила Лалита. – Вы появились здесь всего год назад.

В течение года больше об этом не упоминалось.

Леди Стадли выжимала из имения каждый пенни. Теперь не было ни малейшего снисхождения фермерам, задерживавшим арендную плату. Фермы распродавались одна за другой; дома сдавались лишь тем, кто мог за них платить; садовники были уволены; цветы, которые так любила мать Лалиты, заросли сорняками. Из дома мало-помалу исчезли все более или менее ценные вещи: сначала – два зеркала эпохи королевы Анны, прежде висевшие в доме матери Лалиты; затем на аукцион в Лондон были отправлены фамильные портреты.

– Вы не имели никакого права продавать их, – заявила мачехе Лалита. Это собственность семьи. Поскольку у папы не было сына, я хотела бы, чтобы они достались моему сыну.

– Вы и впрямь уверены, что у вас будет сын? – глумливо проговорила леди Стадли. – Вы воображаете, что на вас кто-нибудь женится? Или я смогу обходиться без служанки? – И действительно: Лалита к этому времени стала бесплатной прислугой в доме, когда-то бывшем ее родным домом.

Прошлым летом Софи исполнилось восемнадцать, и Лалита была удивлена, что леди Стадли не стремится вывезти ее в Лондон. Софи превратилась в очень красивую девушку, и Лалита искренне полагала, что на свете нет никого прекраснее ее «сводной сестры».

После Рождества она поняла, чем вызвано это промедление. В январе леди Стадли сказала:

– Софи – семнадцать с половиной. – Лалита посмотрела на нее с удивлением, но к этому времени она уже научилась не прекословить. – Она родилась, – продолжала леди Стадли, – третьего мая.

– Но это мой день рождения! – воскликнула Лалита. – Третьего мая мне будет восемнадцать.

– Вы ошибаетесь, – ответила леди Стадли. – Вам исполнилось восемнадцать десятого июля прошлого года.

– Это же был день рождения Софи! – проговорила в замешательстве Лалита.

– Вы, кажется, намерены со мной спорить? – спросила мачеха с таким выражением на лице, что Лалита в ужасе отпрянула от нее.

– Нет… не намерена, – запинаясь, проговорила она.

– Софи – ребенок мой и вашего отца, – спокойно продолжала леди Стадли. – Она родилась через десять месяцев после нашей свадьбы, и я легко могу это доказать. Вы же, к сожалению, были рождены до брака!

– Что вы говорите? Я… не понимаю! – закричала Лалита.

И леди Стадли весьма грубо растолковала ей, что они с Софи должны поменяться местами. Отныне отцом Софи должен был считаться не безымянный армейский офицер, а сэр Джон.

– Вы полагаете, что в Лондоне кто-либо усомнится в моих словах? – спросила леди Стадли.

Лалита промолчала. У нее не было в Лондоне ни друзей, ни знакомых. Что могло значить ее слово против слова леди Стадли?

Она была побеждена: она ничего не могла поделать, ей нечего было возразить. Эта наглая выскочка заняла место ее матери, но Лалите некому было даже рассказать свою печальную историю.

Забитая и запуганная леди Стадли, она вообще не смела выходить из дома. Ей самой казалось, что она больше похожа не на леди, а на незаконнорожденного ребенка, которого держат в доме, как уверяла леди Стадли, исключительно из милосердия. К тому же мачеха требовала, чтобы Лалита называла ее «мамой». Если же девушка забывала об этом, леди Стадли избивала ее. Прошло время, и Лалита почувствовала, что у нее не хватает сил бороться даже за память матери.