Зов - [10]

Вот и сегодня мать еле добудилась его.

— Сынок, давай с тобой поеду…

— Что ты, мам…

— Вдвоем — не один.

— Ничего… А кто за тебя на ферме?

— Попрошу…

— Было б кого!

Мать подала ему овчинную безрукавку — два вечера, склонившись у лампы, шила. Он видел. И знает — для фронта, в подарок бойцам. Сейчас в каждом доме готовят теплые вещи для армии. Тыл — фронту, это называется.

— Отдай в сельсовет, — отстранил рукой Ардан и, видя, что мать хочет возразить, торопливо добавил: — Может, нашему папке достанется этот жакет… Он твою работу узнает… сразу! Вот обрадуется!

И они какое-то время сидят молча, думая об одном и том же…

А через полчаса Ардан уже на улице, едет на Серко по направлению к Красной горе.

Густо клубился морозный воздух. Стужа змейками вползала в рукава, за воротник, пощипывала щеки. Он, Ардан, привычный к холоду. Нужно только шевелиться больше, двигать ногами и руками. А чересчур тепло оденешься — еще хуже. Будешь пень пнем, в дрему потянет, забудешь о морозе, пока он исподтишка не проберется к телу, не ударит внезапно…

Однако сейчас морозно по утрам да к ночи, а днем снег мокнет, сугробы худеют — солнце на весну повернуло! Хотя, конечно, до настоящих весенних дней еще месяц или больше.

С вершины холма Ардан рассматривает табун. Раньше, при Пегом, всех лошадей, бывало, увидишь сразу, вместе держались… А нынче кто где, особняком — голов по пять — десять, по две, по три. На том месте, где в жуткий для Пегого день Ардан добыл из-под снега ведро пшеницы, паслись сильные, в возрасте кони — и молодых не подпускали. Всяк о себе заботится; с потерей вожака табун утратил и дисциплину, и справедливый закон общей помощи слабым, неопытным…

Здесь, на вершине, крутил пронизывающий ветер, долго не простоишь… Ардан считал лошадей. Так и есть: шести не хватает! Кого же?.. Ага, нет каурой кобылицы, а если ее не видно, то и жеребчик Тихоня куда-нибудь с ней ушел. Он за Каурой как привязанный… Но куда? Проворная Каурая и при Пегом нет-нет да пыталась отбиться от табуна, ее дальние скирды манили, а возможно, просто желание свободы. Пегий крепко наказывал непослушницу. Однажды так рассердился, что Каурая поныне носит на крупе зарубцевавшиеся отметины его зубов… А теперь: делаю, что хочу!

Куда ж она, подлая, направилась?

Неужели, обогнув Красную гору, подалась в лощину Нилсан-Ялга? Ведь там было оставлено на зиму, несколько зародов сена. Она уже как-то бегала туда. Тем более по старому следу… Остальные, разумеется, за ней.

Ардан тронул Серко с места. Надо искать!

«Брошу всю эту работенку, — шептал он посиневшими губами. — Старики есть — пусть идут в табунщики. А я в натопленном классе буду сидеть… плохо, что ль? И Пегого больше нет…»

Чудилось Ардану: окликни он, свистни — примчится, как раньше, Пегий, приблизит теплые губы к его лицу…

Нет, зови — не дозовешься!

Набегают слезы на глаза Ардана. Тут их никто не увидит. Никогда он не забудет своего друга, никогда…

И разве может сейчас оставить табун?

Во-первых, как бы Яабагшан не заставил платить за потерю Пегого… Мать, работая одна, разве справится с этим?

Во-вторых, когда в табуне нет вожака и он, Ардан, уйдет — что скажут люди? Те же старики… Слабак он, Ардан, скажут люди, из него табунщик, как из курицы орел, потерял табунного вожака — и сбежал!

Нельзя…

А в-третьих, — в этом Ардан даже матери не признается, — есть у него заветная мечта. Чтобы так было: возвращается отец с войны, и Ардан, как говорится, из рук в руки передает ему табун… Конечно, после гибели Пегого не той уж будет радость этого долгожданного дня, совсем не той… Однако несколько кобылиц успели затяжелеть от вожака, носят в себе его детей, и, даст бог, хоть один из них повторит Пегого!

Ардан протер кулаком глаза, плотнее нахлобучил шапку, привстал на стременах. Невдалеке отпечатки многих копыт тянулись в чащу сосняка. Погнал Серко туда… Каурая, выходит, сокращала путь — побежала сама и повела других через лес. Так до лощины вдвое ближе. Вот тебе и лошадиная память!

Осторожно отводя руками колючие ветки, Ардан ехал медленно. Что-то все-таки нужно предпринимать — опасно ночью держать табун в этом месте… И разбредется, и опять же волки…

Лишь подумал так — и замер в испуге. На поляне следы копыт пересекались с редкими строчками волчьих следов! Неужели?.. Нет-нет, волчьи уходят в одну сторону, лошадиные — в другую… Если внимательно всмотреться, можно понять: волки пробегали тут раньше, ямки от их лап уже покрылись твердой корочкой. Однако!..

У Ардана спина стала потной, во рту пересохло. «Ах, глупое дурье, — мысленно обругал лошадей, — волчьего духу не чуете!»

Как только выбрался из перелеска, тут же увидел и Каурую и Тихоню, и остальных. Объедали со всех сторон стог, дергали оттуда длинные пряди сена, роняли себе под ноги, затаптывали… Стог и так уж как уродина, набок заваливается, кто-то раньше здорово потрепал его, кони иль коровы соседнего колхоза, возможно, а Яабагшан увидит и опять же с него, Ардана, спросит.

— У-у, дезертиры-ы!..

Гнал их в табун, и Каурая, зная за собой вину, неслась впереди всех, никак не мог кнутом ее достать…

С этого дня Ардан решил не оставлять лошадей на ночь у подножья Красной горы. Направил табун к Шаазгайте. До наступления темноты пас его вблизи деревни, а потом загнал на конный двор. Так надежнее!