Зов Дикой Охоты - [9]

Заезжий рыжеволосый менестрель исполнил за ужином несколько кемранских баллад. У него было приятное вдохновенное лицо, красивый, по-своему волшебный голос и быстрые танцующие руки. Его песни очень понравились девушке, хотя каждая, даже самая весёлая из них, имела лёгкий привкус печали. Но под эту музыку ей виделась то тихая ночь в заповедном лесу, то тёмная спокойная вода, то предрассветный туман над лугом. Мягкие сумеречные краски всегда дарили ей чуть больше радости, чем яркий полуденный свет. В них она видела покой, а не угасание. А переливчатый звёздный свет глубокой ночи был ничуть не менее прекрасен, чем рассветные лучи, пробуждающие жизнь.

Вальтен чуть улыбался её радости, а потом наклонился к ней и тихо спросил:

– Моя леди, может быть, ты исполнишь нам одну из песен Валлы? Сколько раз я гостил у вас и ни разу не удостоился чести услышать, как ты поёшь.

Риана вздрогнула под его взглядом, отражавшим такое предвкушение, какое испытывают дети, когда им обещают волшебную сказку. Что-то в груди болезненно сжалось.

– Я не могу, мой лорд, – с усилием ответила она и перевела взгляд на людей короля, смотревших на неё с такой же надеждой и предвкушением.

– Почему? – удивился Вальтен.

– У меня плохо получается петь.

«Так плохо, что лучше вообще не слышать», – мысленно добавила она.

Заметив её смущение, Вальтен накрыл её руку своей тёплой ладонью.

– Когда ты говоришь – как будто тихая река журчит. Не может быть, чтобы у тебя получалось плохо. Подари нам немного вашей сказки сегодня, прошу.

Почему-то это было для него очень важно.

Кемранские воины горячо поддержали его. Менестрель с интересом подсел поближе, готовый подхватить мелодию и аккомпанировать ей. Илса отвела взгляд. Воины из Валлы, знавшие свою принцессу, смущённо молчали.

Риана поняла, что отказать не могла. Потом в голову ей пришла безумная мысль, что, возможно, в этот раз у неё и получится, особенно если она выберет песню, которая в последний раз лилась так гладко. Эту песню часто исполняли в числе прочих в ночь накануне Праздника Отцова Огня.

Если первая фраза ещё далась ей, то потом у неё снова возникло привычное чувство, словно горло вдруг охватили терновые ветви. Ноты задыхались в гортани, не успевая вылететь, и ломали мелодию фальшью. Голос стал как будто чужим – сиплым и неприятным, как после тяжёлого недуга. Но менестрель узнал песню и поддержал принцессу, направляя её, помогая ей. Дойти до конца она смогла только благодаря ему и собственной королевской выдержке.

Вальтен сдержанно склонил голову в знак благодарности, но Риане показалось, что в его взгляде мелькнула тень разочарования. Его люди всё равно зааплодировали – скорее её храбрости, чем исполнению. Менестрель ободряюще улыбнулся.

– В сказках принцессам положено иметь голоса, которые могут поспорить с журчанием ручьёв и пением птиц, – со смехом заметила Риана, обводя их взглядом, стараясь скрыть стыд и отвращение к тому, что голос снова подвёл её. – Увы, я не сказочная принцесса, а вполне обыкновенная.

– Я бы так не сказал, – мягко возразил менестрель.

Нечто странное промелькнуло в его болотно-зелёных глазах, но уже в следующий миг он заиграл что-то весёлое.

Вальтен взял руки девушки в свои.

– Станцуешь со мной?

У Рианы возникло назойливое ощущение, что он как будто испытывал её.

– Я не могу, – прошептала она.

– Я поведу тебя. – Он тепло, заговорщически улыбнулся ей и увлёк в центр зала.

Его руки были сильными, надёжными. Они поддержали девушку, когда ноги привычно подогнулись, сведённые судорогой, стали вдруг чужими, окостеневшими. Риана спотыкалась, ковыляя в попытках придерживаться ритма и нужных движений. Внутри она сгорала от стыда, но её лицо было абсолютно невозмутимым, как и положено принцессе. Вальтен посмотрел на неё без доли насмешливости, а потом вдруг подхватил её, без труда удерживая над полом, и понёс, закружил в танце, защищая от удивлённых неуклюжестью валлской принцессы взглядов. В этот миг она была ему особенно благодарна. Его объятия были приятны ей, и так легко оказалось вверить им себя. Когда король отвёл её обратно к общему столу, ей впервые было жаль, что танец закончился.

Риане очень хотелось хоть как-то исправить впечатление, и она решила рассказать одну из своих сказок. На миг прикрыв глаза, она вспомнила свои сны-путешествия и празднование Священных Дней в Валле, когда чувствовала себя самой собой, даже не зная до конца, какой она должна быть настоящей. Её голос привычно полился тихим, низким журчанием тёмной реки, когда она заговорила о заповедных королевских дубравах, где друиды и ведьмы проводили свои таинственные ритуалы, чествуя древнюю магию, и о колдовских блуждающих огнях, притягивавших одиноких путников зовом чудес. Она тосковала по тому томительному чувству, которое рождалось в ней в Местах Силы, где Вуаль Матери всегда была полупрозрачной и потому можно было встретить других Её детей. Но поделиться историей из числа своих самых любимых – о крылатой искристой ночи и призрачном зове, и о тёмном кружеве ветров – принцесса не посмела. Она не хотела, чтобы люди короля стали побаиваться её, как те, кто окружал её в Валле. Вплетя в свою сказку часть легенд Валлы, она поведала простую историю о барде, собиравшем сказания по всем известным землям. Однажды пришёл день, когда ему оказалось мало людских историй, и он отправился в путь, на поиски Дорог Ши. В ночь Середины Лета, наиболее подходящую для колдовства, он случайно набрёл на одно из Мест Силы да и сгинул там бесследно. Вернулся он спустя много лет, когда у него уже не осталось ни родных, ни друзей, ни даже тех, кто помнил его. И хотя внешне бард ничуть не изменился, его глаза горели подобно колдовским огням Фэйри, а его голос пронизывало волшебство, с которым люди встречались так редко. И те, кто слушал его, говорили, что они как будто сами побывали в колдовском хороводе дивного народа. К сожалению, жизнь барда была недолгой, и он не успел обойти известные ему земли и поделиться чудесами, с которыми ему удалось соприкоснуться. Говорили, что, когда он умирал, его отнесли к тому самому Месту Силы и оставили там, а поутру никто не нашёл тела. Кто-то видел прекрасную деву из Фэйри, которая пришла за бардом и забрала его с собой, за Вуаль Матери. Возможно, именно её красоту он воспевал в некоторых своих песнях. Как бы там ни было, дар его вдохновения был так велик, что искры его вспыхивали для других менестрелей и селились у них в сердце. И потому как в жизни часто не хватает чудес, люди не забыли его музыку и охотно привечали тех, кто нёс в себе эти искры.