Зотика - [48]

Все утро король внимал колдовской свирели, певшей о дальней стране покоя и забвения. С каждой новой мелодией чары, казалось, все сильнее действовали на него, и все более ненавистной становилась королевская власть, и сама роскошь его дворца угнетала и подавляла. Амеро больше не мог выносить богато изукрашенное ярмо своих обязанностей, и безумная зависть к беззаботной судьбе пастуха обуяла его. Уже в сумерках он отпустил приставленных к нему слуг, и, оставшись наедине с музыкантом, заговорил:

– Отведи меня в свою страну, о чужеземец, где я тоже мог бы вести простую жизнь пастуха.

Переодетый в чужую одежду, чтобы его подданные не могли узнать своего короля, он вместе с темнолицым пастухом тайно выбрался из дворца через никем не охраняемую заднюю дверь. Ночь, словно бесформенное чудище, угрожающе склонила над ними серповидный рог месяца, но на улицах города ночная тьма отступала перед светом мириадов светильников. Никто не остановил Амеро и его спутника, и они направились к воротам города. Король не сожалел о своем покинутом троне, хотя на пути им постоянно встречались похоронные носилки с жертвами мора, и костлявые от голода лица, мелькая в сумерках, будто обвиняли его в малодушии. Беглец не замечал их, ибо его глаза застилала мечта о тихой зеленой долине в стране, затерянной далеко за пределами стремительного потока времени с его постоянной суетой и горестями.

Но вдруг на Амеро, идущего вслед за музыкантом, обрушилась какая то странная слабость, и он споткнулся, пораженный сверхъестественным страхом и изумлением. Уличные огни, только что мерцавшие перед ним, мгновенно исчезли в темноте. Громкий городской шум превратился в гробовую тишину и, подобно хаотичной смене образов в беспорядочном сне, высокие дома, казалось, беззвучно обрушились и пропали, как тени, и звезды засияли над разрушенными стенами. Все чувства и мысли Амеро пришли в смятение, и его сердце наполнилось гнетущей тьмой опустошения. Перед ним пронеслась вся череда долгих пустых лет его жизни, утраченное величие, и он осознал дряхлость и обветшалость окружающих его обломков. Его ноздрей коснулся сухой запах плесени, принесенный с развалин ночным ветром, и смутно, точно припоминая что-то давно известное, он ощутил, что пустыня правила его величественной столицей, Шатайром.

– Куда ты привел меня? – закричал Амеро черному пастуху.

Лишь саркастический смех, подобный раскату грома, был ему ответом. Бледный призрак пастуха, нечеловечески огромный, возвышался во мгле, изменяя очертания, вырастая все выше и шире, пока, наконец, его очертания не превратились в фигуру гигантского воина в темной броне. Странные воспоминания заклубились в мозгу Амеро, и он начал смутно вспоминать мрачное нечто из его прошлой жизни… Непонятным образом, неизвестно где, в незапамятные времена он был тем самым пастушком из его грез, довольным и беззаботным… И он забрел в странный сияющий сад и съел кроваво-красный плод…

И вдруг словно молния озарила его разум, и он вспомнил все, и понял, что возвышающаяся над ним тень была посланником ада. Под его ногами лежал растрескавшийся пол выходящей на море террасы, и звезды, сиявшие в небе над вестником Тасайдона, предшествовали Канопусу, но сам Канопус был скрыт плечом Демона, Где-то далеко в пыльной тьме хрипло хохотали и кашляли прокаженные, бродя по разрушенному дворцу, что когда-то был резиденцией королей Калица. Все было в точности таким, как до заключения сделки, по условиям которой канувшее в Лету королевство воскресло по воле ада.

Невыносимая мука, словно зола догоревшего погребального костра или пыль осыпавшихся развалин, душила Цитру. Незаметно и искусно Демон заставил его отказаться от всего, что он имел. Он не знал, было ли все это лишь привидевшимся ему сном, колдовскими чарами или явью, случилось ли только однажды или уже повторялось не раз. Все обратилось в тлен, и он, дважды проклятый, должен вечно вспоминать и оплакивать то, что потерял.

И в отчаянии он закричал посланнику:

– Я нарушил условия сделки с Тасайдоном. Бери же мою душу и неси в подземелья, где он восседает на троне из горящей меди, ибо я готов выполнить свою клятву!

– Мне незачем забирать твою душу, – был ответ, прозвучавший, как зловещий рокот надвигающейся бури. – Ты можешь остаться здесь с прокаженными или вернуться назад к Парносу и его козам, если захочешь – это ничего не изменит. Во все времена, в каком бы месте ты ни находился, твоя душа будет частью черной империи Тасайдона.

В книге Вергамы

Предисловие к рассказу «Последний иероглиф», опущенное К. Э. Смитом

В прошлые века о Вергаме говорили, что он был бессмертным со времени поднятия Зотика из затонувших руин континентов, забытых историей. Во все времена во всех королевствах и империях континента ходили слухи о Вергаме и разные легенды, касающиеся его личности, его сущности, его места рождения и места пребывания. Мудрецы вели ученые диспуты о том, был ли он демоном, богом, волшебником, фантомом либо совершенно иным существом из далеких миров. Подобным же образом спорили они о том, жил ли он в Чинкоре, населенном мумиями, или среди страшных пустынных гор северного Силака, или в Наате, острове злых волшебников, окутанном туманами и лежащем в далеком океане, либо в каком-то ином королевстве или на затерянном в морях острове.