Зотика - [47]

Старые хроники говорят, что на правление короля Амеро пришлось много лет процветания. Мир и достаток царили в королевстве Калиц. Ни засуха, ни морские бури не нарушали его покой, и подвластные ему острова и далекие страны в положенный срок присылали дань. И Амеро был доволен, по-королевски роскошествуя в пышно украшенных гобеленами залах дворца, наслаждаясь яствами и винами и слушая восхваления своих музыкантов, дворецких и наложниц.

Когда годы его жизни уже перевалили за середину, на Амеро время от времени стала находить та пресыщенность, которая часто подстерегает баловней фортуны. В такие моменты он отходил от надоевших развлечений двора и находил утешение в цветах, зелени и стихах старинных поэтов. Таким образом, он не допускал пресыщения и, поскольку обязанности правителя не слишком обременяли его, все еще находил свою королевскую власть весьма приятной.

Но однажды поздней осенью звезды точно прогневались на Калиц. Падеж скота, болезни растений и чудовищный мор пронеслись по всему королевству, словно на крыльях невидимых драконов. Морское побережье осаждали и беспощадно разоряли пиратские галеры. На востоке грозные банды грабителей нападали на проходящие через Калиц караваны, а на юге жестокие пустынные племена совершали набеги на деревушки, лежащие близ границы. Беспорядки и смерть царили повсюду, и страна наполнилась печалью и стенаниями.

Глубоко было волнение Амеро, каждый день слушавшего горестные жалобы. Он был не слишком искусен в правлении огромным королевством и совершенно непривычен к тяжким испытаниям власти. Ему приходилось искать помощи придворных, чьи советы только ухудшали положение. Беды королевства все умножались и умножались. Не встречая достойного сопротивления, дикие племена пустыни все больше смелели, а пираты, как стервятники, рыскали у берегов. Голод, засуха и мор терзали несчастную страну, и растерянному Амеро казалось, что ни одно средство уже не поможет против этих напастей, а его корона превратилась в невыносимо тяжелое бремя.

Тщась забыть собственное бессилие и горькую судьбу королевства, он ночи напролет предавался беспутству. Но вино почему-то больше не дарило забвения, а любовь – прежних восторгов. Он искал других развлечений, призывая к себе все новых паяцев, шутов и скоморохов и собирая заморских певцов и игроков на диковинных музыкальных инструментах. Каждый день король обещал награду тому, кто сможет отвлечь его от забот. Веселые песни и волшебные баллады о былом исполняли ему знаменитые менестрели. Чернокожие девушки севера с янтарными браслетами на руках и ногах кружились и извивались перед ним в своих сладострастных плясках. Трубачи дули в рога химер, играя неслыханные затейливые мелодии. Карлики-дикари выбивали на барабанах из кожи людоедов тревожную дробь, а люди, одетые в шкуры и чешую полумифических чудовищ, застывали в гротескных позах и ползали по залам дворца. Но ничто не могло развеять горестные думы короля.

Однажды днем, когда он понуро сидел в зале аудиенций, в его покои вошел бродяга со свирелью в изношенной домотканой одежде. Глаза музыканта сияли ярко, словно угли в только что разворошенном костре, а лицо дочерна загорело под палящими лучами чужеземных солнц. Приветствуя короля без обычного подобострастия, он представился пастухом, пришедшим в Шатайр из уединенной страны гор и долин, лежащей на закате.

– О король, я знаю мелодии, дарящие забвение, – сказал он, – и я сыграю их тебе, хотя мне и не нужна обещанная тобой награда. И если мне случится развлечь тебя, в должное время я потребую свое вознаграждение.

– Играй же, – повелел Амеро, чувствуя пробуждение слабого интереса при смелых словах музыканта.

И загорелый пастух незамедлительно начал играть на своей тростниковой свирели музыку, звучавшую подобно плеску вод в тихой долине и песне ветра в уединенных холмах. Нежно-нежно пела свирель о свободе, мире и забвении, царящих за безбрежным пурпуром дальних горизонтов, и рассказывала о месте, где года не бегут с железным грохотом, но тихо текут, как зефир, играющий с цветочными лепестками. Где все беды и тревоги мира теряются в безбрежных лигах тишины, и бремя власти становится легким, словно пушинка. Где пастух, идущий за стадом по солнечным холмам, обретает безмятежность более сладкую, чем вся власть монархов.

Сладкое колдовство мелодии оплетало сердце короля Амеро все сильнее и сильнее. Утомительность власти, заботы и тревоги – все уплыло по волнам Леты. Перед ним, рожденные музыкой, проплывали видения зачарованных мирных долин, купающихся в зелени, и он сам был пастухом, идущим по заросшей травой тропинке или отдыхающим на берегу сонно журчащего ручейка.

Он едва услышал, что звук свирели совсем стих. Но видение померкло, и к Амеро, грезившему об уделе пастуха, вновь вернулись тревоги короля.

– Продолжай! – крикнул он темнолицему музыканту. – Назови свое вознаграждение и играй еще!

Глаза пастуха вновь блеснули, как угли костра вечерней порой.

– Я потребую свою награду лишь тогда, когда пройдут века, и многие королевства исчезнут с лица земли, – сказал он загадочно. – Как бы то ни было, я сыграю для тебя еще раз.