Зорро - [9]

— Не прикидывайся идиотом, старик! — резко перебил Роке. — Полюбовались, и довольно! Развязывай меня, и мы начнем набивать наши мешки всем этим добром!

— Как?!. Что я слышу? — воскликнул голос где-то за его спиной. — Ты хочешь ограбить великого Уицилопочтли?!.

— Ну что ты? Зачем же сразу ограбить? — залебезил Роке, чувствуя, как по его позвоночнику мышью пробежала холодная струйка страха. — Мы возьмем чуть-чуть, совсем немножко, так мало, что твой Уицилопочтли ничего не заметит…

— Ты не в своем уме, бледнолицый! — строго остановил его Тилькуате. — Как ты мог подумать, что великий Уицилопочтли может чего-то не заметить?!

— Нет-нет, я не то хотел сказать, — дрожащим голосом затараторил Роке. — Он, конечно, заметит, но раз уж его великая милость снизошла до того, что позволила мне лицезреть все эти сокровища, то почему бы ему не уделить нам малую толику столь безграничного богатства!

— Ты вновь заблуждаться, приписывая ему заботу о твоем безграничном ничтожестве! — сухо усмехнулся Тилькуате где-то совсем рядом. — У великого Уицилопочтли могли быть совсем другие цели.

— Какие… другие? — спросил Роке, едва шевельнув внезапно пересохшими губами.

— Посмотри на солнце! — коротко приказал Тилькуате. — Сейчас оно войдет в святилище, и тогда ты поймешь цель великого Божества, равного которому нет во всей Вселенной! Выше голову! Выше! Выше!..

Роке поднял глаза и увидел в проеме над ступенями ослепительное золотое сияние падающей воды. В этот миг солнечный диск достиг каменного порога и стал подниматься над ним, словно всплывая со дна прозрачного океана, наполненного мельчайшими бриллиантовыми пузырьками. Твердые пальцы Тилькуате уперлись Роке в подбородок, запрокинули назад голову, и он увидел над собой ярко освещенный грубый лик каменного идола, богато изукрашенный драгоценными камнями и литыми золотыми накладками. Роке почувствовал, как его глаза заливает теплая соленая влага, но в тот же миг страшный удар под ребра обрушил все это великолепие в холодную непроницаемую тьму. Тело Роке обмякло, колени подогнулись, он рухнул на плиту и уже не почувствовал, как нож Тилькуате разрубает его ребра, как сильная рука проникает в его внутренности, сжимает горячее, еще бьющееся сердце и, вырвав его из упругой жилистой сумки в недрах грудной клетки, швыряет к подножию истукана.

Глава 2

Первым услышал стук копыт Бачо, да это было и немудрено, ведь он один из всех четверых лежал на дороге, широко раскинув руки и плотно прижавшись ухом к растрескавшейся от жары земле. Повод уздечки был намотан на его руку и для крепости завязан узлом вокруг запястья, так что даже если бы лошадь вдруг вздумала потянуться к пучку серой, ломкой от сухости травки на обочине дороги, хозяин потянулся бы следом за ней, раздирая рубаху и штаны об острые выступы окаменевшей на солнце глины. Эти выступы сохраняли свою крепость даже сейчас, после холодной ночи, сбросившей на почву избыток воздушной влаги, мелким перламутровым бисером сверкающей на колючих лепешках опунций и словно подернувшей терракотовые складки земли тончайшей серебристо-пепельной вуалью.

Но глаза Бачо и трех его спутников не могли насладиться живыми прелестями этого пустынного утра по причинам, о которых было сказано выше; сок молочая, фонтанами брызнувший из разрубленных Тилькуате стеблей, выжег глаза не только всадникам, но и их лошадям, наполнявшим прохладный утренний воздух жалобным разноголосым ржанием. Ночью, когда острая боль прошла и путники перестали с перепугу беспорядочно палить из револьверов в жаркую, режущую глаза тьму, Бачо первым вспомнил о старом индейце и Роке, скакавшим впереди отряда.

— Роке? Черная Змея? Куда вы запропастились, сто чертей вам в глотку?! — проорал он в черную пустоту после того, как на его призывы отозвались все остальные участники ночной вылазки. Все, кроме Роке и старого индейца.

— Ловко эти подонки от нас избавились, — мрачно заметил Мигель, как бы подводя итог самым худшим подозрениям всех присутствующих.

— Сучьи дети! — выругался Висенте, выпуская из рук поводья своей лошади в надежде на то, что природное чутье выведет ее к человеческому жилью.

Остальные последовали его примеру и, прикрыв незрячие лица пропыленными пончо, в полной темноте двинулись по тропе, пролегавшей среди густых зарослей кактусов и сухих, густо утыканных шипами кустов с мелкими мясистыми листочками. Впрочем, лошади, чьи глаза были также выжжены едким соком молочая, часто сбивались с узкой извилистой тропинки, и тогда острые крепкие шипы насквозь пробивали рукава курток и плотную ткань пончо. Острые, как сталь, колючки так глубоко ранили лица и локти слепых путников, что к тому времени, когда они достигли открытой местности, их одежда набрякла кровью и тяжелыми складками давила на измученные плечи. Но никто не жаловался и не стонал; все четверо не раз попадали в самые скверные переделки и привыкли стойко переносить любую боль.

— Я слышал, что от этой слепоты есть средство, — сказал Годой, когда густые колючие заросли остались позади.

— Да-да, — подхватил Мигель, — Розина должна знать, это ее африканские предки привезли в наши края эту ядовитую заразу и высадили на подходах к горам, чтобы защитить свои убежища от охотников за беглыми рабами! А тот, кто владеет ядом, должен знать и противоядие! Розина — дочь беглого раба, она должна знать!