Зори не гаснут - [47]

Глаза его сияли, движения становились отрывистыми и четкими, голос звучал увлеченно, карандаш, сжатый в пальцах, стремительно чертил кривую.

— Часть леса отведем под Парк культуры и отдыха. Выкопаем пруд, напустим карасей…

— Ты, как Манилов. Сейчас появится мост, а на нем беседка. — Он вспыхивал:

— Если войны не будет — сделаем. Не лопатками будем копать. Ты знаешь, что такое современная техника! Через несколько лет мы чудеса увидим.

Но чудеса нам суждено было увидеть не через несколько лет, а через несколько дней.

Этот замечательный день останется в памяти навсегда со всеми мельчайшими подробностями. Было начало октября, на полях убирали последние ряды картофеля. По дорогам шли машины с красными флажками, глухо гудели, тяжело катились их рифленые шины. Колхозы вывозили хлеб с глубинок.

Одна такая машина остановилась перед медпунктом. С нее соскочил Олег — возбужденный, праздничный, и крикнул мне в открытое окно:

— Слышал? Наши спутника запустили. Следи за последними известиями. Я в Пихтовое, на элеватор.

Крикнул и убежал к машине. Ночью мы сидели в клубе у приемника и слушали летящие из беспредельного мрака Космоса сигналы спутника: «Пи. Пи. Пи.».

— Как цыпленок отбился от наседки, — засмеялся Олег. — Этот писк нашим врагам страшнее любой канонады. Повезло же нам, черт возьми, родиться именно теперь, а не сто лет назад.

ТУТ БЫЛА ФОТОГРАФИЯ

Рано или поздно это должно было случиться. Мучительный момент наступил. Я знал, что он наступит. Конечно, я должен был начать первым. Но поздно.

Надя стоит у моего стола спиной ко мне и говорит:

— Помнишь, здесь была фотография.

Связанный, напряженный голос ее выдает волнение — так говорят, когда долго сомневаются, а потом все же решают начать важный разговор.

— Да, — подтверждаю я. — Была.

Больше молчать нельзя. Предстоит разговор о Вере. Приближаюсь к Наде. Она слегка, как ветка от дуновения ветра, отстраняется. Спрашивает бесцветным голосом:

— Ты любил ее?

— Да.

Еще не все сказано. Надя ждет. Я объясняю:

— Мы учились вместе. В одном институте. Мы были близки… Очень.

Не вижу лица Нади, но чувствую, как она вся сжалась, замерла.

— Почему вы не поженились?

Медлю с ответом. Как, какими словами рассказать чистой, любящей девушке все, что было?

— Были причины. Это сложная и нехорошая история. Она не хотела.

— Значит, не любила?

Для Нади все просто, ей не понять сложную, противоречивую Веру. Надо открыть ей самое главное и самое постыдное, что Вера была замужем, но это невозможно, стыдно, свыше моих сил. Но сказать надо — между нами не должно быть и тени неправды. Мелким, грязным ощущаю я себя рядом с Надей — она как моя совесть.

Надя ждет и тоже, конечно, мучится, страдает. Розовые пальцы ее нервно вертят крышечку от чернильницы.

В это время во дворе яростно залаял Трезор. Слышатся голоса. Фыркает автомашина. В дверях появляется Ариша.

— Виктор Петрович! Дрова привезли.

— Скажите, чтоб свалили.

— Расписаться просят.

С досадой выхожу во двор. В полутьме два грузчика сбрасывают с грузовика березовые дрова.

— Надо бы подальше проехать.

— Вовремя надо говорить, — отвечает мне добродушно бородатый мужчина. — Расписаться треба…

Он нескончаемо долго роется в карманах, вынимает бумажник и среди пачки каких-то затертых квитанций и справок находит, наконец, нужный листок. Затем так же медленно начинает искать карандаш. Я вспоминаю, что у меня с собой авторучка. Заходим к Арише в избушку. Расписываюсь в получении дров.

Тороплюсь к Наде. Вхожу в комнату. Нади уже нет. Стою и пытаюсь понять, почему она ушла. Обиделась? Рассердилась? Или просто не захотела продолжать тяжелый разговор? Да и зачем продолжать его? Надя теперь знает о Вере самое важное, а подробности — зачем они ей? Зачем пачкать то чудесное, доверчивое, что возникло между нами? Жестоко навязывать ей мои воспоминания о другой женщине.

Так и осталось между нами недоговоренное. Виной тому было мое малодушие. Счастье пьянило меня, я боялся заслонить его хотя бы тончайшим облачком.

На следующий день Надя держалась со мною так просто, так ласково, как будто никакого неприятного разговора и не было. «Вот и уладилось все», — подумал я с облегчением.

ГЛУБОКОЙ ОСЕНЬЮ

Давно убран хлеб с полей, давно опали последние листья в лесу. Место для больницы мы выбрали в молодой сосновой роще между селом и рекой. Срезали деревья, образовалась квадратная поляна. Вырубили просеку для дороги. Задерживается только заготовка леса. Сейчас на колхозную деляну не попадешь. Надо ждать, когда замерзнет и окрепнет болото. Будет это в конце ноября.

В будни с Надей мы видимся только мельком. Забежит на минуту, клюнет в губы, поиграет любящими пальцами в волосах и исчезнет. Вечно она куда-то торопится. Новая работа все сильнее захватывает ее.

Изредка захожу к ней. Сидит в кухне, обложившись зоотехническими учебниками, таблицами рационов, чертежами.

— Переходим на электродойку, — рассказывает она. — Уже привезли доильные аппараты. Строят вакуумную установку. Ты знаешь, мне все больше нравится. Оказывается, совсем не просто стать хорошей дояркой.

Меня радует, что исчезло в ней чувство разочарования в себе, которое я замечал в ней в конце лета.