— Иванов. От социал-демократической партии, фракции большевиков.
— Очень приятно. Со своей стороны, назову себя: Гулькевич. Представитель передовой адвокатуры. Мне, равно как и уполномочившим меня коллегам, стало известно об организации комитета Государственной думы, который в этот решающий час взял на себя трудную ношу — создание нового, революционного правительства, облеченного доверием народа. Меня направили сюда…
— Мы будем обсуждать только один вопрос, — упрямо сказал Иванов.
— Позволю себе спросить о причине такой, э-э… настойчивости?
— Время не ждет. Борьба не окончена. На улицах идет стрельба.
— Помилуйте! Вы, значит, недостаточно осведомлены. Это, впрочем, понятно: события развиваются с молниеносной быстротой. Всесильный до вчерашнего дня Протопопов сегодня передал себя в руки восставшего народа. Революция победила, не пролив ни единой капли крови.
— Кровь была пролита! — послышался голос.
— Подожди, Тулочкин, — спокойно сказал Иванов. — Революция победила. Жертвы были… Но не об этом сейчас речь. Нужно, чтобы оружие попало в надежные руки, в руки, которые в любое время смогут защитить завоевания революции. Повторяю — время не терпит. Немедленно надо выбрать тройку или, может, пятерку?
— Тройку! — крикнул Тулочкин.
— Скажем, тройку, которая будет строго контролировать выдачу оружия. А то до сих пор порядка в этом деле не было.
— Позвольте: тройку, пятерку… — возразил Гулькевич. — А полномочны ли мы решать такие вопросы?
Иванов вдруг широко улыбнулся:
— Пожалуй, не полномочны. Да нам некогда разбираться в этом. А если разобраться, так и ваш думский комитет не полномочен избирать правительство.
— Государственная дума в настоящее время — единственный орган, облеченный доверием народа.
— Ну, это уж вы оставьте, господин хороший, — сурово сдвинув брови, отчего его лицо сразу стало решительным и злым, сказал Иванов. — С четырнадцатого года, со дня ареста подлинных представителей народа, ни о каком доверии к этой самой думе и речи быть не может.
— Вы говорите с позиции своей партии!
— Да. Я говорю с позиции своей парши. И с этой самой позиции я предлагаю немедленно обсудить вопрос об оружии.
— Странно, — обиженно проговорил Гулькевич, — зачем же я тогда пришел сюда?
Высокий солдат, стоявший у дверей, неожиданно захохотал гулким, трескучим басом.
Адвокат повернулся к нему:
— Меня еще студентом царское правительство высылало в глухую провинцию! Может быть, и это для вас смешно? Забавно, правда?
Солдат сконфуженно переступил с ноги на ногу и ничего не ответил.
— Вы молчите! Будем думать — от стыда!
К Иванову подошел Тулочкин:
— Дай-ка мне. Я всего два слова скажу. Товарищи, ну нельзя ж, понимаешь, так. За выдачу оружия несу ответ перед вами я. Иванов правильно сказал: порядка в этом деле не было. С меня надо взыскать за это. Канителиться сейчас не приходится. Надо выбрать людей, вот и все. А то что ж было? Рядом со мной очутился прапорщик один, ну, с виду совсем подходящий. А главное — военный человек, в оружии понимает. Что ж оказалось? Он винтовки выдавал без патронов. А патроны у нас были. Потом он напился какой-то дряни и говорит: «Я — Хлестаков двадцатого века». Ничего смешного, товарищи, нет. Меня надо немедля сместить, а выбрать тройку, чтоб проверяла… чтоб выдавалось оружие кому следует. Это — дело неотложное!
— Вот так два слова! — иронически усмехнулся Гулькевич.
— Извините, по-другому не умею. — Тулочкин отошел в сторону.
— В раздаче оружия была полная вакханалия, — бойким тенорком проговорил сидевший за пальмой военный и вышел на свет, к бильярду; Гриша узнал Евлампия Лещова. — Тут товарищи называли себя: Гулькевич — я правильно сказал вашу фамилию? — Он заискивающе посмотрел на адвоката; тот нехотя кивнул головой и отвернулся. — Или вот Иванов, социал-демократ. Назову и я себя: Лещов. Примыкаю с социалистам-революционерам.
Он смело уперся взглядом в наблюдавшего за ним Шумова и продолжал:
— На почве революции я разошелся с отцом, отец мой не бедняцкого роду, скорее — как по крестьянскому говорят — мироед. При своем капитале. Я ж иду — за народ! — Евлампий вдруг снял военную фуражку и поклонился в пояс. — Буду говорить по-военному, коротко: предложение выбрать тройку — правильное. И раз до сих пор была полная вакханалия, считаю: надо этой тройке дать диктаторскую власть! Но… — он, многозначительно подняв указательный палец, обвел взглядом присутствующих, — но чтобы никто из тройки ничего решать не мог, если два другие члена не согласны. Это все у меня хорошо обдумано. Теперь, кого выбирать? Чтоб верней дело было? Одного надо от рабочих, одного — от интеллигенции, одного — от военных. Правильно говорю? Теперь: как такая тройка будет делами заправлять? К примеру, если б я был в тройке: приходят ко мне товарищи рабочие. Без меня другие члены тройки выдать оружие не могут. Ну, а если я один окажусь на месте, а другие ушли? Куда-нибудь по делам? Как мне тут быть? Не имею я права выдать оружие… Но, товарищи рабочие! Я и отказать вам не могу. — Он снова зачем-то поклонился в пояс. — Я вам оружие выдам!
Иванов внимательно поглядел на него и медленно улыбнулся: по этой улыбке видно было: Лещова он «раскусил».
