Зона отдыха - [23]

Сидят дальше, соображают.

– Вот ба продать чаво... – говорит Полуторка.

А крестный затылок почесал – и вслух:

– Есть у меня одна штука... С войны стоит.

– Какая такая штука?

– Пушка германская. Немцы драпанули, оружья кругом навалом. Я ее в хлев закатил, соломкой завалил: пущай стоит, хлеба не просит.

– Кто ж ее купит? – говорит летчик. – Она, небось, ржавая.

– Нетути, – обижается крестный. – Я ее смазываю. Кажный год. Хоть теперь в бой.

– Не, – говорит Полуторка. – Пушку никто не купит. На кой она? Рыбу глушить?

Сидят дальше, на сельпо взглядывают, похмельем мучаются. А мужики с бутылками так и шастают, так и шастают.

Крестный говорит:

– Можно дорогу в лесу заминировать. Машина в сельпо пойдет – подорвется. Нам по бутылке.

– А мина есть?

– Есть, чего ж нет? В погребе они у меня. Какие хошь: хошь противопехотные, хошь противотанковые.

– Небось, отсырели, – говорит Полуторка.

– Нетути, – обижается крёстный. – Они у меня стружкой пересыпаны. Как яблоки.

– А машина когда пойдет? – говорит лётчик.

– Кто ж ее знает.

– Не... Не годится. Ждать долго. У него бюллетеня нету.

Сидят – маются.

Крестный за свое:

– Можно, – говорит, – гранату в сельпо кинуть. Всё вдрызг, нам по бутылке.

– А есть?

– Есть. На чердаке лежат. Два ящика.

– Их, небось, мыши съели, – говорит Полуторка.

– Нетути. Ящики железные, мышам не добраться.

– Не, – говорит лётчик. – Гранатой плохо. Бутылки побьешь.

– А мы лимонку.

– И лимонкой побьешь.

Сидят – невмоготу!

Тут Полуторка и говорит:

– А ежели по этому сельпу да из пушки?..

Лётчик – мужик военный. Сразу загорелся:

– Молоток, сосед! Угол снесем – всё цело будет.

И в хлев побежал.

А Полуторка следом.

– Вы чё? – орёт крёстный. – Вы чё?

– Чё, чё – ничё... Отваливай солому!

Отвалили солому: стоит в углу пушечка. Ладная из себя, крепенькая, вся в масле.

– Эй! – кричит крёстный. – Ночи хоть дождитеся!..

– Какой там ночи? Нутро горит! Выкатывай!!

Выкатили пушечку во двор, летчик к прицелу приник.

– Ты! – кричит крестному. – Где у них в сельпе водка стоит? С какого боку?

А крестный сам уже завелся, чует – выпивкой пахнет.

– С ентого! – орет. – Где окно!..

– Заряжай!

Полуторка бежит, ящик волокёт. Со снарядами.

– Бутылки, – орет, – не побей!

– Не боись!

А крестный:

– Осколочными будешь аль фугасными?

– А есть?

– Есть, – кричит, – и шрапнель есть! Я запасливай!

– Молоток! Давай фугасную!

Ка-ак шарахнет по сельпо! Своротил угол, дыра в стене – метровая! Продавщица с перепугу на пол упала, покупатели тоже.

– Беги! – орет летчик. – Набирай водки! Прикрывать будем!!

Полуторка прибежал, похватал бутылки через пролом, две так, да две в карманы, а летчик шрапнелью над сельпо шарахает, один за одним, чтоб головы не поднять. Все снаряды перестрелял – больше нет.

– Отступай! – орет. – Наша взяла!

И за дом. И огородами. И в лес. И пушку с собой. А в лесу – озерцо. Утопили пушку, сели под кустиком, бутылки откупорили. Хорошо – не то слово.

Летчик говорит:

– Ну! Как она там чего?

– Через плечо... Пушку только жалко.

А крестный:

– Будя тебе... Я ее трактором вытяну. Пущай в хлеву стоит. В хозяйстве пригодится.

– Пригодится, – говорит летчик. – Это я тебе обещаю.

Допили водку, рукавом утерлись, крестного после боя на воспоминания потянуло:

– Наш мужик как воюет? Наш мужик так воюет. Ты его три дня не корми, крохи не давай, чтоб озверел. Потом баланды пустой плесни, для тяжести в брюхе. А перед атакой скажи: там, мужики, у фрицев буханка хлеба лежит. Завоюешь – твоя! Мы тебе чего хошь завоюем! Чего хошь!.. Я так дело понимаю.

Летчик говорит:

– Правильно понимаешь. Пошли теперь назад. Посуду сдадим, пивка возьмем – и на поезд.

Идут назад, а в деревне вой, в деревне переполох! Бабы с мужиками прощаются, на войну собирают. Емелька-пастух в подполе сидит, в дезертирах. Парни по хлевам девок напоследок брюхатят, каждый свою метит на долгую разлуку. Бабы в сельпо бегут, за солью, а продавщица двери заперла, дыру задом прикрывает.

– Куды?! – орет. – У меня недостача! Переучет по случаю войны!

Полуторка поглядел на это дело и говорит:

– Ты, сосед, как хошь, а мне в город надо, в военкомат.

А летчик:

– Я на пенсии. Мне не надо.

Крёстный:

– Мне тоже не надо. У меня чистая, с империалистической. И вообще, я это дело так понимаю: происки это, мужики, всё происки.

– Чьи?

– А имперьялизьма... Его самого. – Крестный глядел круглым младенческим глазом: – Это он, падла, войну развязал.

– Дурак ты, дядя, – говорит летчик. – Свихнулся от водки.

Подхватили вещички – и на станцию. Едут в поезде, в окно смотрят.

– Ну, – говорит летчик, – как оно чего?

– Чаво, чаво – ничаво... Выпить охота.

Летчик подумал и говорит:

– Сосед, дело есть. Еще не всё пропито.

– Дело так дело... Мне ба бюллетень сперва.

– На хрена теперь бюллетень? Война всё спишет.

А Полуторка:

– Война так война. Нам всё нехуть.

ГУСИ ПОЛИТИЧЕСКИЕ

В одну из ночей мне стало плохо.

Прихватило сердце, думал, не выберусь.

Достал пузырек с заветным нитроглицерином, отвернул пробку и в первый раз испугался. Нитроглицерин высох от несусветной жары.

Душной подушкой заткнуло горло. Сердце трепыхалось в тесном кулаке. Липкая испарина заливала лицо, грудь и плечи: я был приплюснут к раскаленной батарее. Отодвинуться некуда: на наре лежало семеро, каждый на боку, носом в чужой затылок. Ноги мои торчали под форточкой, и ногам было холодно, а голове – жарко. За спиной Вова-наркоман раскидывался широко, клал руку на мою голову. Я сбрасывал ее, а он опять клал. И так всю ночь: Вова-наркоман привык спать вольготно.