Зона: Очерки тюремного быта. Рассказы - [9]

Утро. В решетчатом «загоне» колонийских ворот — «предбаннике» — стоит полторы сотни заключенных. Зеки покуривают, ежась под утренним ветерком. Вывод задерживается. Командир батальона подполковник Вайнер, сославшись на какие-то непорядки в охранных заграждениях, запретил конвою выпускать заключенных на объект.

Директор производства Сидор Петрович Зубов, тоже подполковник, но колонийский, приказывает дежурному офицеру открыть ворота предзонника. Тот подчиняется.

Встав во главе колонны зеков, Сидор Петрович командует:

— За мной! На работу шагом марш!

Из караульного помещения высыпают солдаты с автоматами, собаками. Ими командует лейтенант — начальник караула. Солдаты разворачиваются в цепь, выставив вперед оружие, и загораживают дорогу колонне.

— Стоять! — орет начкар. — Стрелять буду!

— Вперед! Твою мать! — кричит директор производства.

Если зеки не попадут на объект — пропадет целый рабочий день, сорвется план декады и месяца, за что тюремное начальство и местное, партийное, снимет с директора если не голову, то погоны.

Зеки, хихикая, переминаются с ноги на ногу.

— Убери солдат, сопляк! — требует от начкара Сидор Петрович и решительно шагает навстречу шеренге.

Неожиданно один из солдат, то ли случайно, то ли по злому умыслу, отпускает поводок хрипящий от злобы овчарки. Та одним махом бросается на директора, рвет ему руку…

Мирить тюремщиков двух ведомств приходилось высокому областному начальству…

В отсутствие заключенных конвойные солдаты любили пошуровать на производстве, тырили оттуда для отцов-командиров или собственных нужд все мало-мальски ценное: инструменты, стройматериалы, краску. Но стоило колонийским офицерам задержать солдатика на краже, как со стороны командования батальона следовали ответные меры.

Комбат своей властью «закрывал» бесконвойников, запрещая караулу выпускать из зоны работавших в подсобном хозяйстве заключенных. Визжали голодные свиньи, стоял на приколе трактор, развозивший обед…

В ответ начальник колонии приказывал отключить казарму от электроэнергии.

Такие разборки тянулись месяцами.

Периодически Медведь и Вайнер встречались на «нейтральной территории», пили водку, мирились, но разница задач конвоя и производства вскоре вновь приводила к ссорам и взаимным «подлянкам».

Конвойные офицеры, в отличие от колонийских, служили по войсковой системе. Их часто переводили с места на место, отчего они не успевали обрастать хозяйством, огородами. Колонийские офицеры практически до пенсии работали в одном и том же «учреждении», как правило, были родом из близлежащих деревень, обосновывались прочно, по крестьянской привычке крепко обрастали хозяйством, дачами, гаражами, сараями.

Большинство конвойщиков заканчивали училище внутренних войск и считали себя профессиональными военными. А потому к разношерстной «аттестованной» колонийской братии — бывшим шоферам, зоотехникам, строителям, дослужившимся к пенсии до капитанов и майоров, — относились высокомерно и презрительно дразнили «профсоюзниками».

При этом конвойные офицеры непосредственно с осужденными не работали, на охраняемую территорию никогда не входили и смотрели на зеков только через прицел автомата. Это, в свою очередь, давало колонийскому начсоставу право именовать конвойных «вояками» и считать ничего не смыслящими в зоновской жизни.

Заключенные звали солдат «чекистами», а солдаты зеков — «жуликами». Ни те, ни другие ничего обидного для себя в таких кличках не усматривали. Обоюдной неприязни между ними, по-моему, не существовало. В рассказы об избиении солдат внутренних войск на гражданке не верится, ибо, к чести заключенных, на моей памяти ни один «тюремщик» не подвергся целенаправленной мести со стороны освободившихся зеков. В зоне — да, бывало всякое. Впрочем, я говорю сейчас о прошлом…

В сущности, и солдаты, и зеки находились почти на одинаково подневольном положении, а в быту заключенные жили даже лучше.

Странно было наблюдать, когда рано утром с визгом открывались тяжелые колонийские ворота и строем, по пятеркам, в предзонник выходили сытые, рослые, в щеголевато подогнанных и отутюженных робах заключенные. Сапоги и тяжелые, с заклепками ботинки надраены до блеска, подбиты для форса высокими каблуками с бряцающими по асфальту подковами.

А поодаль ежились на ветру худые, низкорослые солдатики с цыплячьими шеями, торчащими из мешковатых, не по росту, гимнастерок, с заплатами на коленках и задницах, в ржавых от пыли, стоптанных вкривь и вкось «кирзухах» и нахлобученных до ушей выгоревших, замасленных, как блин, пилотках.

— Привет, чуханы! Когда на дембель? — кричали им весело зеки, поблескивая рондолевыми фиксами, а солдаты отмахивались, шмыгали влажно носами и баюкали казавшиеся непомерно тяжелыми для них автоматы.

Дедовщина в конвойных войсках процветала страшная. Старослужащие по многу часов не меняли «салаг» на открытых, продуваемых со всех сторон (чтоб не спали) вышках. И какой-нибудь таджик, сутки не евший, не спавший, ошалевший от свирепых уральских морозов, буквально выл на посту, и вой этот (или песня — не разберешь) — плыл по ночам над заснувшей зоной и колонийским поселком.