Зона - [46]

Работа была тяжелая. В куцых зековских шапчонках, в ватниках без карманов, без всякого воротника, которые в отличие от телогрейки, называют «бушлатами», мы быстро стыли. Пока колотишь мерзлую землю или выгребаешь лопатой, холод нипочем, пар валит, но только поменялся со сменщиком, вылез из ямы и леденеешь. Площадка открытая — ветер мигом выдувает тепло, и зябко чувствуешь, что под одеждой ты какой-то особенно голый. Бежишь в избушку, к печке, очень быстро в клубах пара вваливается твой напарник, он уже выгреб землю, надо идти снова долбить, но какая же сила оторвет тебя от тепла? Только мент. Если он тут, ничего не поделаешь, Федя, надо — все на траншеях и на ямах. Но менту в шинелешке тоже холодно и уюту в нашей тесной кибитке мало, менты у нас не задерживались. А сами мы на трудовой фронт не рвались. Не было ни желания, ни интереса. Нас можно было только заставить работать. А кому из ментов охота торчать в мерзлых ямах? С Лыскова, конечно, требовали, он с нас, но что он с нас потребует? Где сядешь, там и слезешь — иди сам. Сам он тоже не хочет. Значит, компромисс — была бы видимость, лишь бы менты не рычали. Показуху эту мы отработали еще осенью: два человека поочередно копаются, остальные у печки. Это и есть работа по-зековски, не прикладая рук, в лес не убежит, и пропади все пропадом.

А на воле, не так ли? Если взять отношение к труду — точно такое же и на воле. Но там хоть платят, а у нас и этого стимула нет, мы работаем на хозяина, не за гроши, а в наказанье. Ну, а когда труд — наказание, кто ж добровольно себя наказывать будет? Это было бы ненормально, мазохизм какой-то, поэтому мы плевали на стройку с чистой совестью, и в нашем положении это было нормально.

Я вообще воспринимал такую работу как издевательство. Есть же 37 статья ИТК, в соответствии с ней работа должна представляться по специальности и образованию, с учетом личности, т. е. так, чтобы и на зоне человек мог работать по способности, с наибольшей пользой для общества. Правда, там сказано «по возможности». На нашей зоне такая возможность была. Сколько хочешь — экономистом на промке, в школе, в библиотеке, везде там были люди случайные, без образования, меня же не подпускали на пушечный выстрел. Нарочно держали на сетках, на ямах, где толку от меня ноль, зато можно было вдоволь надо мной покуражиться, был ты ученый, а теперь ты говно — и каждый зек, каждый прапор тебе это скажет. Что же я вкалывать буду? Нет, я буду крутиться, я палец о палец не ударю, не то, что лишний раз кайлом махать. Если они глумятся над моим правом на труд, то я не обязан трудиться. Можно заставить, но давить на сознательность в этих условиях, согласитесь, нелепо. Можно издеваться над человеком, но нельзя же требовать, чтобы он сам над собой издевался. Это надо быть таким же идиотом, как и те, кто так требует.

Использование труда в качестве наказания — одно из самых серьезных преступлений организаторов советской пенитенциарной системы. Опять парадокс: из всех сил заставляют работать, а сами насаждают ненависть к труду. На общем режиме в основном молодежь и в нее изначально закладывается неприятие труда. С таким отношением она выходит на волю, в народное хозяйство, и таких миллионы — да это же массовая диверсия, разрушительная стихия, смерч, порожденный в лагерях и запущенный в экономику! Вот где подрыв и ослабление! Дал же бог воспитателей, преобразователей человечества! Уже за одно это их надо всем миром судить. Работать за падло, а на что жить? Воровать не за падло. Вор на зоне это звучит гордо. И вот они освобождаются и воруют, и грабят, в том числе те, кто до исправительной трудовой колонии никогда не воровал. Не обязательно бомбить хаты или осваивать трудное ремесло карманника, устраиваются на производство — воруют все, что только можно утащить. Профессионалы, с зоновской выучкой, — их не просто поймать. Бережное отношение к технике, к сырью, государственный план, качество — ой, мамочки, да кому это нужно? Тысячи лагерей беспрестанно насылают порчу на общество, разоряется экономика, цепная реакция преступности из поколения в поколение уже семьдесят лет — что же они делают-то с народом, с кем и куда мы движемся? Туча саранчи на пути в светлое будущее. А ведь система труда на зоне, как и вся зона в целом, это модель того, что творится по ту сторону колючих заборов.

В нашей бригаде большинство парней жили в деревенских домах, со своим хозяйством — они привычны к работе, в отличие от меня, скажем, они и на ямах хотели бы поработать. Да руки отваливаются. Здоровые парни, безделье им тягостно, душа просит занятия, но такая работа хуже безделья, отшибет, кого хочешь. Надо же быть врагом себе, чтобы, как например, осенью, рыть яму в болоте, стоя в воде и зная, что никогда ты ее не вычерпаешь и не выроешь. Или сейчас зимой, каково долбить мерзлоту в час по чайной ложке, когда летом, посуху мы бы спокойно сделали земляные работы самое большее за месяц? Половина отрядов сидит без работы, стройка эта спроектирована давно, ее уже начинали да бросили, почему нельзя было летом вырыть ямы и траншеи, закрепить фундамент? Где техника, экскаватор? Где-то ржавеет, простаивает, почему нельзя пригнать хоть поломанную? Шоферов и умельцев на зоне полно, гараж, станки есть, ее бы тут и отремонтировали в охотку, есть же любители в технике покопаться, все лучше, чем в земле. Нет, кирка и лопаты, осенью да зимой. Да прораб наш Пылинов мучается с проектом: вот если дадут бетонные панели, то фундамент будет такой-то, а если кирпичная кладка, то траншеи надо другие. Черт его знает, что ему дадут, промаешься в мерзлоте, а потом переделывай. Работа коту под хвост, поэтому и сам Валерий Александрович нас не торопит, ждет, когда где-то там прояснится. Можно работать бесплатно, хотя бы для того, чтоб размяться, но ведь должна же быть и какая-то польза, а зря не работается.