Зона милосердия - [57]

И он тут же начал своё повествование. Сначала как-то вяло, сжато, словно неохотно. Затем оживился, в голосе зазвучала глубокая убеждённость, а в конце даже своеобразная гордость, почти артистический пафос. Он рассказал, что свое общежитие, где живут китайские студенты, аспиранты и молодые учёные на стажировке они называют «Маленьким Китаем» в нашей громадиной стране. У них есть день очень важный и нужный им всем, независимо от пола и возраста, день, когда каждый перед всеми раскрывает себя. Раскрывает честно, правдиво, откровенно. Подробно рассказывает всё, что с ним произошло за неделю: хорошее, скверное, приятное, тягостное. Свои поступки, ошибки, просчёты, заблуждения, мысли, мечты, планы. Все слушают это честное открытое признание. Слушают и судят так же честно и открыто и дают оценку поступкам. Из этих суждений каждый складывает свой план на следующую неделю. И этот важный знаменательный день – суббота. Пропустить его невозможно. Не прийти – это значит предать своего вождя. Ведь они в ответ на его напутствие им, уезжающим учиться в Советский Союз, поклялись быть честными, открытыми, учиться для процветания родного Китая. Китая, который несомненно станет великой страной. И этот обет они беспрекословно выполняют в большом и малом, в серьёзном и пустяках. Каждый день воплощают его в жизнь. Он говорил долго, вдавался в подробности, они уводили его от основного сюжета. Он возвращался началу, торопился, словно боясь не успеть высказать всё до конца. Волнение безжалостно гасило слабые ростки чужого языка, которым он уже вполне удачно пользовался в спокойной обстановке. Сейчас ему явно не хватало слов. В конце концов, все грамматические связи русского языка рассыпались, и речь его состояла лишь из существительных в именительном падеже и глаголов в инфинитиве. Но удивительно: в его манере говорить было явно что-то гипнотическое. Грамматическая неразбериха речи чудесным образом компенсировалась эмоциональностью тона и делала её легко воспринимаемой и понятной, а иногда – даже увлекательной.

Наконец, он умолк. Я огляделась. Боже мой, уже вечер. Запутавшись в цветущих яблонях, горят уличные фонари. Сколько же мы простояли? Час? Два? В молчании мы дошли до метро. На эскалаторе в мелькающем свете повторяющихся фонарей ритмично возникало и уходило в тень его лицо. Оно было спокойным, умиротворённым, даже радостным. Я подумала, что поделившись со мной своим сокровенным, он испытал своеобразное ощущение облегчения и свободы.

На перроне мы расстались и поехали в разные стороны. В моём вагоне было свободно. Я села. Нахлынувшие мысли вплетались в ритм колёс. Так вот, оказывается, каков в действительности этот тщедушный, скромный, молчаливо улыбающийся китаец! У него есть собственный взгляд на окружающее, есть идеология, убеждения, есть цель в жизни и явно присутствует воля к её достижению. Есть собственное достоинство. А вместо предполагаемого мною одиночества в чужой стране – когорта друзей – единомышленников. И никаких компромиссов, послаблений, уступок, даже вдали от родины, в незнакомой стране, не зная её жизни, её языка, в стране, принявшей его как ученика. В этой стране он уже совершенно сознательно и настойчиво умеет отстаивать свои права на свободу мыслей и действий. В его понятии любовь к родине равнозначна жизни для неё, она есть суть и смысл жизни. Он искренне и бескомпромиссно предан вождю. Учится, работает и живёт для процветания Китая. А эта еженедельная всеобщая круговая исповедь друг перед другом? Ведь это явление того же порядка. И ведь все они, приехавшие учиться в нашу страну, несут в себе этот термоядерный заряд верности своей идеологии, свободы и смелости. И сам собою рождается вопрос: кто же у кого должен учиться?

Вопрос сугубо риторический и ответа на него тогда не требовалось.

А Вень Чуань продолжал жадно учиться, брать всё более трудные барьеры.

Кончался второй год его аспирантуры. Несомненные успехи в языке и профессиональные развили в нем определённую самоуверенность. Она явно пошла ему на пользу, он обрёл смелость в общении, стал участвовать в спорах, активнее защищая свои позиции.

Это было время, когда в Советском Союзе хирургия, как наука и практическое пособие, ещё не имела таких помощников, как анестезиология и реанимация. Хирурги сами обеспечивали все необходимые элементы оперативного вмешательства и послеоперационного периода, доминирующим видом обезболивания была местная анестезия. В нашем отделении операции шли четыре, реже – пять раз в неделю.

Практически каждый врач ежедневно в течение нескольких часов был занят в операционной. Работы хватало всем, мне было поручено составление списка операций на каждый следующий день. К середине дня, подписанный заведующим отделения, он должен был висеть в ординаторской. Оперирующий называл мне своих ассистентов. Врачей на остальные посты в операционной расставляла я сама.

Стояла скучная мокрая осень. Всю неделю без просвета шёл мелкий холодный дождь. Резкий, временами ледяной ветер срывал последние листья с деревьев. Их голые ветви тоскливо и бессильно раскачивались на фоне серого слоистого неба. Всю неделю шли сложные тяжелейшие операции. Все устали, были раздражены. С нетерпением ждали конца недели. Я только что повесила расписание на завтра – последний операционный день. Кое-кто из присутствующих подошёл к стенду. Среди них был и Вень Чуань. Он прочитал расписание. И вдруг, обратись ко мне довольно громко и отчётливо произнёс: