Зона милосердия - [15]

К жизни рабочего корпуса имел отношение заместитель начальника по хозяйственной части Гуревич Михаил Абрамович. Однако основным начальником являлся Клюсов Юрий Сергеевич – заместитель Елатомцева по режиму.

Старшим по корпусу, возложив на него непосредственную обязанность следить за распределением работ, Клюсов назначил военнопленного, также из числа выздоровевших. Его не отправили в лагерь еще из-за свободного знания русского языка. Звали его Шута.

Я приехала в госпиталь, когда роль ответственного он исполнял уже два года. Он был то ли польский немец, то ли немецкий поляк. Коренастый, небольшого роста 32-летний парень, с крепкими мускулами, юркий, подвижный брюнет с черной редеющей шевелюрой, с невыразительными, бегающими глазами, кривыми ногами и громким пронзительным голосом. Неприятная улыбка искажала и без того не слишком симпатичное лицо. Его одежда отличалась от обыкновенной темной спецовки, в которую был одет весь обслуживающий персонал. Неизвестно откуда он раздобыл белую рубашку и хорошие кожаные сапоги. Рубашка всегда была белоснежной, а сапоги начищены до блеска. Он резко выделялся элегантностью на сером фоне рабочего люда. С высоко поднятой головой, он расхаживал по Зоне, отдавая приказания своим подчиненным. Однако стоило ему заметить приближающегося сотрудника госпиталя, как все его павлиньи перья разом опадали. Он даже становился ниже ростом. На лице появлялась отвратительная заискивающая улыбка, подобострастный голос произносил: «Здравствуйте». В глаза при этом смотреть избегал.

Общее впечатление от его личности у меня с первого раза сложилось отталкивающее. Он это понял и старался со мной не встречаться.

Клюсов ему явно симпатизировал. Шута это чувствовал и со своими подчиненными обращался грубо, был заносчив, не терпел возражений, любил кричать, иногда пускал руки в ход. Клюсов этому не препятствовал.

Формально в клинических корпусах Шута делать было нечего, тем не менее, он иногда в них появлялся.

Однажды я зашла в свою палату, услышав из коридора необычный шум, среди которого слышался иступленный крик Шута. При моем появлении все замолчали.

Оказалось, лежачий больной опрокинул тарелку супа, залил всю постель, смененную только вчера. Надо было вновь менять все, вплоть до матраца. Дежурная санитарка, не имея возможности объясниться с больным, позвала Шута. Вот тут-то он и разыграл роль высокого начальника бешенно крича на больного.

Я выгнала Шута и устроила разнос санитарке. А несчастного больного, после смены белья, еще долго пришлось успокаивать. Дрожа всем телом, со слезами на глазах он повторял одну и ту же фразу:

– Фрейлин доктор, я не нарочно, поверьте! Я не нарочно!

От своих коллег я узнала, что это далеко не единичный случай подобного поведения Шута, что все больные его боятся и люто ненавидят.

Мой стаж в госпитале уже измерялся многими месяцами, и я достаточно освоилась с обстановкой. Против Шута я начала активную борьбу. Однако это оказалось не так просто. Когда я публично заявила, что Шута надо отправить в лагерь – на меня набросились все. Даже врачи. Он всем был удобен своим знанием русского языка, своим угодничеством и махровым подхалимством. Очень многие пользовались его помощью переводчика в общении с больными.

К этому времени я уже достаточно свободно говорила по-немецки. И несколько раз замечала, что, исполняя роль переводчика, Шута явно искажает смысл сказанного с обеих сторон. Частично преследуя собственные интересы, а порой просто для того, чтобы посеять недовольство или устроить скандальчик. Но и этот приведенный мною аргумент не возымел действия.

На мои замечания о грубости Шута Клюсов сказал:

– Он орет? Ну и что? Пусть поорет – им это полезно.

Сам он, кстати сказать, на военнопленных, тем более на больных, не орал. Но когда в его присутствии это делал Шута, он словно ничего не слышал.

В моей борьбе меня поддержала только Фаина Александровна.

В эти же дни, встретив его на улице, она своим суровым тоном заявила ему, чтобы он забыл дорогу в 13 корпус.

– Я вас там не потерплю, и вообще старайтесь не попадаться мне на глаза.

Он это учел. Не попадаться на глаза старался и мне.

Однако поведения своего не изменил. Корысть, конечно, была свойственна его натуре, и привилегированное положение, которое он завоевал ценой подхалимства, шантажа и подлости обеспечивала ему определенную свободу действий и власть в среде его подчиненных. Поговаривали, что зеркальный блеск его сапог и белоснежность рубашки обеспечивается регулярным трудом рабочих десятого корпуса. Различными приемами он заставляет их заботиться о своем быте, но кроме различных мелких и крупных выгод, которые он извлекал такой ценой, мне всегда казалось, что в его порочной натуре присутствует неукротимое желание творить зло. Зло ради зла. Это был законченный тип садиста – полагаю, такие, как он, топили печи Освенцима. Его люто ненавидели все обитатели Зоны. И очень многие боялись. Они-то и обеспечивали его дутую популярность.

– Шута – туда, Шута – сюда! Где Шута?

Не последнюю роль играло и его подобострастное стремление помочь всем в качестве переводчика. Мне всегда казалось, что проще выучить язык, чем терпеть возле себя такого негодяя. К сожалению, мои коллеги думали иначе. Его кровожадный аппетит распространился было и на немецких врачей. Ведь документально их работа в госпитале оформлялась так же, как и всей рабочей обслуги. Но тут преграду его непомерной активности поставил сам Елатомцев.