Зона глазами очевидца - [10]

Санька нашёл этот «противень» сам и не сумел, а может, просто не захотел с него спрыгивать, как делал это много лет подряд на протяжении всей своей несладкой жизни, или житухи.

Я часто, очень часто вспоминаю его мечту, если, конечно, то, о чем он мечтал, можно вообще назвать мечтой, до того странной и дикой она мне казалась поначалу. Серый только дважды за все время говорил о ней, но я запомнил его слова навсегда.

«Эх, Пашка, — говорил он тогда, — я ни-че-го в жизни не видел, но отдал бы и последнее за то, чтобы быть похороненным без единого звука! Без единого! — уточнял он, как одержимый. — Не по подсказке, не по призыву, а так… Взяли и понесли. В полной тишине! Не переговариваясь, не перемигиваясь, без ритуала, а просто по велению сердца и души. Это что-то! — залихватски прищелкивал он пальцами, словно его уже когда-то хоронили так. — Если в мире таким образом кого-то и схоронили, Пашок, то я таких не знаю, нет. Ты прав в одном: люди никогда не были хоть в чем-то виноватыми, они такие, какими пришли в этот мир, больше ничего. Кто наделил их „свободой“, „выбором“ и „виной“, я не знаю, да и ты вряд ли это знаешь, да. А если и будешь пытаться доказать обратное, Паша… тебя, скорее всего, объявят сумасшедшим или тихо закроют рот безумцу, как это делалось всегда. У меня мечта гораздо скромнее твоей, но иногда я искренне завидую тебе… Ты имеешь цель, цель, которая запросто поглотит десять человеческих жизней… Десять, Паша! Смысл и счастье тебе гарантированы до гроба. Дерзай, братуха, дерзай, кто-то должен сказать и о нас, должен, Паша, должен».

* * *

Так погиб второй Ленин, Санька Серый, о ком ни сном ни духом не ведал ведущий «Поля чудес» Влад Листьев.

После Санькиной гибели я написал письмо в Самару, где жила его матушка, семидесятитрехлетняя старушка, но ответа оттуда так и не получил.

Покоится Санька среди сотен его собратьев на обычном зековском кладбище под названием Дунькин Пуп, примерно в полутора километрах от нашей биржи. Крестов и фамилий там нет, и отыскать его могилу по номеру будет нелегко.

Посылка от Аллы Борисовны

Рассказ

Никто не знал, когда именно и почему Витюша сошел с ума. Сошел он как-то тихо и совсем незаметно для окружающих. Было ему тогда двадцать семь, сидел он не так много по известным зековским меркам, где-то около семи лет, и потому все решили, что Витюша просто «загнался» и уже не смог выйти из этого опасного мечтательного или мечтательно-невыносимого состояния, действие коего наверняка испытал на себе всякий мало-мальски печалившийся по темницам империи арестант.

Отца и матери у Витюши не было, воспитывался он то на улице, то в детдоме, а рос так, как росли все «придорожные» пацаны, кому к началу восьмидесятых исполнилось по восемнадцать — двадцать лет.

Большой срок Витя получил за «чужое похмелье», и, поскольку доказать что-либо советскому суду тогда было невозможно, а обжаловать приговор в единственной высшей инстанции страны простым смертным вообще не имело смысла, он тихо и терпеливо нес свой крест, иногда молился Богу и выполнял норму на двести тридцать процентов. Он никому особенно не надоедал своим сумасшествием, вел себя достаточно скромно и всегда с какой-то безграничной, невероятно естественной радостью в глазах бросался выполнять любое поручение или просьбу любого человека в лагере. Причём делалось это им всегда бескорыстно и на все сто добросовестно.

«В кайф», — судачили зеки поначалу, еще не веря, что это надолго. Благодаря столь редкому как в лагере, так и на воле дару и качеству, Витюху знала в лицо вся зона. Можно сказать, почти каждый из двух с половиной тысяч заключенных по-своему чем-то «кнокал» тихого бедолагу, и, если под рукой не находилось нря-ника или сигаретки — Витюша много курил и обожал сигареты, — арестанты согревали его веселой шуткой или просто уважительным вниманием, что тоже особенно нравилось последнему.

В дни, когда на центральном плацу зоны вывешивали очередные списки на получение посылок и бандеролей, Витя одним из первых вырывался из своей «локалки», бежал к доске объявлений и по часу выстаивал подле неё, перечитывая одни и те же фамилии и инициалы счастливчиков.

Он беспрестанно и с чувством объяснял всем подходившим о почему-то не пришедшей еще посылке и сокрушенно, жалостливо, совсем уж заунывно и тоскливо разводил руками.

— Слушай!.. Уже два-а месяца нет посылки! — обращался он то к одному, то к другому зеку, внимательно вглядываясь в их лица своими полуазиатскими карими, беспокойными глазенками. — Может, потерялась, а? Два-а месяца! На почтах крадут, да! А у кого крадут? Там же адрес, а? Слушай!.. — приставал он к другим, быстро позабыв о прежних слушателях.

— А от кого ждёшь-то, Витюха? — смеясь, спрашивали у него любители приколоться, с ходу меняя выражение своего лица на серьёзное.

Витюша совсем не выносил издевательских и плоских шуточек, касающихся его посылки, и потому легко обижался и надолго запоминал физиономию шутника.

— От родственников, да, — твёрдо отвечал интересующимся Витя-детдомовец и сразу переходил на работу почтовых отделений, где, по его личному мнению, всё терялось и разворовывалось, за исключением посылок, принадлежавших самим почтарям.