Зона бессмертного режима - [6]

— В замороженной рыбе? — насторожился Небаба, угрюмо засопел и бросил фрагментировать многострадальную хищницу. — И в щуке тоже?

Что-то в нем было от ребенка, у которого отняли конфету.

— Да нет, в щуке навряд ли, — успокоил его Звонков. — К тому же эти метацекарий погибают при минус двенадцати. А сегодня ночью вроде бы было куда холоднее. Так что ешьте смело, никаких метацекарий. Ну, в худшем случае ленточные черви.

Бродов более в разговоры не лез, баловался чаем и испытывал какое-то сложное, многогранное чувство — то ли умиление, то ли восторг, то ли тихую радость, то ли профессиональную гордость. Как же все-таки славно, что у него есть проверенные товарищи, преданные друзья, и ведь не просто друзья, а друзья-однополчане. Не боящиеся ни бога, ни дьявола, ни океанских глубин, ни таких добрых с виду дрессированных дельфинов с укрепленными на головах жалами длинных игл-парализаторов. Да, как ни крути, а коллектив — это сила. И как ты ни крутись — один в поле не воин.

Наконец попили, поели, выразили гранд рахмат Раисе Дмитриевне, и Бродов, легко поднявшись, взглянул на «Омегу», на ту, которая на руке.

— Однако, братцы, время. Отваливаем через полчаса.

Второй хронометр, висящий на груди, времени не показывал и был носим исключительно на счастье — по центру его зияла сквозная отметина от зуба невоспитанной касатки.

— Есть через полчаса. — Кныш оскалился, Небаба кивнул, Наговицын сделался серьезен, и они резво, но без тени суеты двинулись готовиться к грядущему мероприятию. Бродов тоже отправился к себе, вдумчиво собрался, оделся поладнее и точно к сроку был уже во дворе, у дощатого навеса, где стояли снегоходы. Целая стая стремительных, проворных, даже внешне оправдывающих свое название механических зверюг[19]. Неприхотливых, выносливых, элитной породы, с приемистыми моторами, могучей подвеской, электрическим стартером и даже обогреваемыми ручками. Негреющие лучи солнца, пробиваясь сквозь щели, играли на глянце краски, отражались от зеркал. Ну, красота, ну, загляденье, и впрямь — машины-звери.

— Эх ма! — Бродов уселся на «огненного кота», Кныш, Наговицын и Небаба разместились на двух «пантерах»[20], чиркнули стартеры, подхватили моторы, гусеницы с хрустом вонзили зацепы в снег. И понеслись навстречу местные красоты, и заклубился следом прозрачный стылый шлейф. Ели и лиственницы стояли в белых шалях, снега было полным-полно, лютый мороз потрескивал в оцепеневших дебрях. Зима была в самом разгаре — стынь, ледяной звон, иглистый пушистый иней. Лепота.

Наконец прибыли на место — на укромную поляну, напоминающую формой блин. В центре ее стояла та самая избушка на курьих ножках — приземистый, без окон, просторный барак, в котором можно было разместить и роту. Снег вокруг стараниями Звонкова был отброшен, бревна стен молочно белели инеем, на двери, которую не взять и танком, висел огромный, похожий на калач замок. При взгляде на сие строение вспоминалась не Баба-яга — ГУЛАГ, Беломорканал, уставшие зэки, отливающие на кострах колеса для своих рабочих тачек. Сразу чувствовалось, что здесь место не сказке, а строгой и суровой прозе жизни.

— Погодка-то, а? — Бродов, чему-то радуясь, вылез из седла, шевельнул плечищами, глянул на спящий лес и внезапно мощно, словно из пушки выстрелил, с силой ударил ладонью о ладонь. — Бодрит!

— Да уж, не май месяц, — согласился Кныш. — Похоже, рано приехали, так что взбодримся изрядно.

— А что это тебя, Саня, любовь-то к родине не греет? — хмыкнул Наговицын. — Слышишь, кажись, бегут. А, точно. Так что теперь небось не замерзнем.

Со стороны болота и впрямь послышался хруст снега, затем тяжелое дыханье, и из-за стволов показалась дюжина. Настоящая, апостольская, из двенадцати удальцов.

— Ура, мы первые, — обрадовались они, синхронно повернулись к бараку, мгновенно превратились в разъяренных чертей и с ненавистью воззрились на Бродова: — Это что же такое, а? Выходит, зря старались? Зачем рвали жопы на сто лимонных долек?

— Как это напрасно? — удивился тот и добро, по-отечески кивнул. — Забьете лучшие плацкарты, поближе к печке, подальше от параши. Опять-таки харч, калории, повышенная жирность. Красота. Только вот есть одно маленькое «но». Незначительная проблемка. С дверью, — сделал он скорбное лицо, понурился и горестно, с надрывом вздохнул. — Увы, коллеги, у вас. А у меня есть решение вашей проблемы. Одна маленькая штучка от квартиры, где деньги лежат, — с этими словами он извлек массивный ключ фантастических размеров, даром что не золотой, но ничуть не хуже, чем у Буратино. — Заберите его, коллеги, и владейте бараком. Внутри буржуйка, дрова, млеко, сало, яйки. Ну же, смелее, гвардия, марш вперед.

На молодцов-удальцов он посматривал покровительственно ласково, с внутренней усмешечкой. Ишь ты, запыхались-то как, раскраснелись, потерялись и сдулись. Да, вас бы, ребятки, отправить в советские времена в Казахстан, на озеро Балхаш, в учебный, жутко засекреченный центр морского спецназа[21]. Как вам ночной заплыв на десять миль в одежде? Или стокилометровый марш-бросок под жарким, словно печка, солнцем? По полной боевой, со всей экипировкой, в безводной и безветренной степи. А тут пробежали каких-то восемь верст и все, лапы кверху, сиськи набок. И ведь снег-то не глубок, примят, утоптан, считай, что тропа. Та самая, народная, которая не зарастет, — не вы, ребятки, первые, не вы последние. Так что не грустите, не мякните и благодарите бога, что здесь вам не Балхаш — Байкал. Курорт.