Зона бабочки - [75]

Он обогнул стол, шагнул к Герману и протянул руку:

— Зимин, Дмитрий.

Гридин колебался целую вечность: три, а то и все четыре секунды. Потом переложил «глок» в левую руку, а правой повторил жест своего визави.

— Ну вот, — сказал Зимин, когда их кисти соприкоснулись. — Надеюсь, теперь ты тоже поймешь.

Рукопожатие получилось коротким. Цепь замкнулась, проскочил разряд — и Герман, словно ошпарившись, отдернул руку. Теперь у него в голове была даже не каша, а нечто такое, чему еще не придумали названия.

— Вижу, проняло, — грустно улыбнувшись, сказал Зимин и кивнул на кресла. — Давай сядем. Придешь в себя — поговорим. Я тоже попробую тебя усвоить. Герман Георгиевич Гридин… Да, точно, это гранитно и железобетонно…

Герман деревянно повернулся, сделал два шага и с разворота плюхнулся в кресло, уже не удивившись, откуда Зимин узнал его имя. Дмитрий устроился в соседнем.

Говорить Гридин не мог. Положив пистолет на журнальный столик, он начал усиленно тереть лицо ладонями, словно это могло помочь разобраться в лавине новых знаний, воспоминаний и впечатлений.

Охватить все сразу просто не получалось, и из общего хаоса выскакивали только фрагменты. Выскакивали и погружались назад, словно резвящиеся дельфины. Впрочем, это сравнение было неточным, потому что зрительные образы переплетались с безликим пониманием, а фоном служило осознание всей его жизни… вернее, совсем не его жизни!

Пустырь и гаражи… Школьный класс, и рядом, как всегда, усердно что-то выводит в тетрадке, склонив голову к плечу, Ленка Лошкарева… но он, Герман Гридин, никогда не знал никакой Ленки Лошкаревой, и не с ней рядом сидел за партой в третьем классе, а с молчаливой и слегка надменной Таней Зерцаловой… Летящий в ворота футбольный мяч и содранная до крови коленка… А ведь именно эта коленка у него когда-то ни с того ни с сего заболела! Магазин на асфальтовом пятачке… Деловитая вывеска «Булочная-кондитерская» над стеклянной дверью, до половины забитой фанерой. Там он покупал конфеты «Барбарис». Мама давала на школьные пирожки, а он покупал «барбариски»… Да нет же, он в детстве любил совсем другие конфеты — «Золотой ключик»! И покупал их совсем в другом магазине! Студенческая аудитория — Владимирский пединститут… Успенский собор… Золотые ворота… Во Владимире жила его тетя, сестра мамы, и он поехал туда учиться. Кто? Он, Георгий Гридин? Да он никогда не бывал во Владимире! Улыбчивая однокурсница, Лариса… Короткая юбка и стройные ноги… Жена. Жена Лариса… Маленькая дочка беспокойно ворочается в коляске, а он сидит рядом, на скамейке в сквере, и читает книгу, рассказы Амброза Бирса… Дочка Ирочка… Утренняя сигарета «Бонд» на балконе московской квартиры и ряженка с бубликом вместо обеда… «Знаете, что такое „воронка Шеррингтона“? Он отрицательно покачал головой. Каждое слово колдуна звучало как откровение»…

Фрагменты, фрагменты…

И наконец — осознание… Он — Дмитрий Зимин. Вернее, он не только Герман Гридин, но еще и Дмитрий Зимин.

И он знал, почему это именно так.

Они были единым целым в двух лицах. Двумя ипостасями одной личности. Правой и левой стороной… нет, и правой, и левой… Атомом, который может находиться в разных состояниях одновременно…

Конечно, все эти сравнения были неточными, но главное он понял: Герман Гридин и Дмитрий Зимин изначально представляли собой одну личность, в дальнейшем разнесенную в пространстве.

Гридин в конце концов оторвал руки от лица. Дмитрий пристально смотрел на него.

— Ну что, Гера, понял? Это похлеще, чем Кайроса за чуб ловить. Вот такие у нас с тобой, у меня-тебя, тебя-меня, оказались благодетели…

— Стоп, — сказал Герман, отгораживаясь ладонью. — Погоди, дай отдышаться. Пусть утрясется немного.

— Давай, усваивай. — Глаза у Дмитрия по-прежнему были непонятно грустными. — Если у меня получилось усвоить, то и ты никуда не денешься.

Гридин откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Буря в голове утихала, и на поверхности вод, гася волны, масляной пленкой растекалось понимание. Во все стороны, до горизонта и дальше.

Благодетели. Добрые самаритяне… Люди Первые. Да, теперь он тоже знал то, что совсем недавно открылось ему-Дмитрию, второй его ипостаси. Знал, почему он, Герман, и Дмитрий, Герман-Дмитрий, стал-стали таким-такими. Все дело было в Людях Первых. Именно так отражалось самоназвание этих существ в сознании Дмитрия-Германа. «Люди» — в смысле «разумные существа». А «Первые» — не в смысле «по порядку», а в смысле — «ведущие».

Похороненный в Бежецке дед Германа, Павел Дмитриевич Ширяев, когда-то чем-то помог Людям Первым. И они, как обычно, как принято у них, решили ответить добром на добро. Причем не просто «ты мне — я тебе», а сторицей: «я тебе, и еще раз тебе, и еще раз. И не только тебе…»

Дед Германа не успел ничего получить, его жизнь оборвали бандиты в поезде, идущем с Севера в Москву. Получила его дочь. И его внук. Личность не родившегося еще ребенка Натальи Ширяевой, в замужестве Гридиной, разделили, дабы уберечь от трагических случайностей, от которых не застрахован никто Разделили — и унесли вторую половинку, и созрела она в теле другой женщины. И в другом месте. Если погибнет одна часть — другая уцелеет. Кажется, у Людей Первых такое было в порядке вещей. Позаботились они и о том, чтобы сделать эту двуединую личность более приспособленной к иногда опасному внешнему миру. А потом инопланетяне одарили одну из половинок неким умением. Умением влиять на других. Умением манипулировать массами. Эту половинку звали Дмитрием.