Золотые ворота. Черное солнце - [236]

Каждое утро в десять утра приходит сюда Олесь. Никто не видит, с каким отвращением снимает он пальто, открывает пузатый сейф, выкладывает на зеленоватый лед озера папки и, погрев под мышками пальцы, начинает редакционную службу. Прежде всего — перевести телеграммы «Дойче нахрихтен бюро»[22] и сводку немецкого верховного командования. В десять все это, перепечатанное и вычитанное, должно лежать на столе Шнипенко. Потом — изучение свежей почты (в обязанности Олеся было вменено ежедневно делать основательный обзор немецкой печати и рекомендовать отдельные материалы для перепечатки в «Новом украинском слове»). Службой Олесь все же не был перегружен. И не только потому, что Шнипенко всячески протежировал ему, — просто не хватало работы. Газета преимущественно питалась перепечатками из берлинских изданий, немало места отводила сводкам командования и разным объявлениям местных властей, а те материалы, которые должны были освещать киевскую жизнь, писал в основном сам Шнипенко.

Олесь мало понимал в газетном деле, однако даже его поражала плодовитость бывшего профессора. В каждом номере две, а то и три большие статьи на самые разнообразные темы. Шнипенко охотно писал о развитии религии, расширении и потенциальных возможностях сахарной промышленности на Украине, лил патоку сотнику Тименко, который воевал «доблестно на Восточном фронте вместе со своим добровольческим батальоном», и всячески поносил все советское. Даже секретарша Зина Морозная и та посмеивалась над запоздалой творческой активностью своего патрона. Никто, кроме Зины Морозной, Олеся и еще двух-трех работников редакции, не имел права заходить к Шнипенко без всяких причин. Однако Олесь не пользовался этим правом. Он оставлял свой закуток только тогда, когда в дверях появлялась пышнотелая Зина с похотливой усмешечкой на губах:

— Пан Олесь, метр просит…

Случалось это не так уж редко. В редакции знали, что Шнипенко заигрывает с отпрыском всесильного Рехера-Квачинского. Только Олесю читал он свои статьи перед тем, как отправлял их в типографию, только с ним делился «творческими» замыслами и доверял переводить секретные инструкции и распоряжения, которые поступали сюда из разных оккупационных учреждений. Ко всем поручениям редактора Олесь относился внимательно и тщательно их выполнял. Особенно когда это касалось перевода секретных документов.

Как правило, Шнипенко вызывал Олеся под вечер, когда возвращался со странствий по апартаментам генерал-комиссариата. У него вошло в привычку отводить душу не иначе как за надежными, обитыми войлоком дверями своего кабинета. Лишь однажды эта привычка была нарушена. За несколько дней до Нового года он сам, собственной персоной, нагрянул в комнату Олеся.

— Ну, обжились?

— Как видите.

Прошелся туда-сюда, осматривая голые, давно не беленные стены, и принялся зябко потирать руки:

— Ох, какой же холод! Замерзнуть можно. Надо будет сказать Зине, чтобы хоть она вас… — но шутки не получилось.

Наступила неприятная пауза.

— Олесь, вы не могли бы оказать мне небольшую услугу?

— Если это в моих силах…

— Что за вопрос! Разве стал бы я просить вас о невозможном? Понимаете, мне что-то нездоровится сегодня. Наверное, простудился… — И для большей убедительности приложил ко лбу пухлую ладонь. Олесь был уверен, что шеф здоров как бык, но не подал вида.

— Морозы, простудиться нетрудно…

— Да, да. Так вот, я и хотел просить вас… Отнесите, пожалуйста, вместо меня пану Губеру на просмотр завтрашний номер газеты.

Вот так диво! Никогда и никому еще не доверял профессор подобных дел: каждый день отправлялся к негласным цензорам с таким торжественным видом, точно шел короноваться. Для него было наслаждением и физической потребностью лишний раз показаться на глаза хозяевам. И вдруг такой поворот. Что могло произойти? Почему он не хочет сам туда пойти? Особого желания встретиться с Губером Олесь тоже не испытывал, но попробуй отказаться. А между тем Шнипенко не унимался:

— Это займет у вас не более получаса. Не более! Учтите, у вас прекрасный случай познакомиться с таким редкостным человеком, как пан Губер. Это большая честь! Скажу по секрету, пан Губер благосклонно относится к вам.

«Благосклонно относится? Ну, это вы уже завираетесь, господин Шнипенко! За какие заслуги Губер может относиться ко мне благосклонно? Да и может ли он помнить всю нашу братию? Всего один раз он заезжал в редакцию».

— Пану Губеру представитесь моим заместителем. Я уверен, что вы быстро найдете с ним общий язык. Он любит умных собеседников, по собственному опыту знаю, — продолжал напутствовать редактор.

— Для этого ведь пропуск нужен.

— Пропуск уже готов. Давно готов. — И пухлая профессорская рука проворно выхватила из нагрудного кармана кусок картона, сложенный книжечкой. — Вон он, ваш пропуск. Постоянный, так сказать.

Олесю ничего не оставалось, как согласиться. Молча оделся, зажал под рукой сверток только что сверстанных газет, направился к выходу. Шнипенко бросил ему вдогонку:

— Только хочу вас предостеречь: не доведи господи задержаться в дороге. Пан Губер не любит непунктуальных людей. Постарайтесь быть у него ровно в двенадцать.