Золотые туфельки - [22]

— Да, в самом деле, — сказал Лунин, сочувственно разглядывая на лбу Крупникова сине-багровое пятно. — Ты б припудрил его.

— Пудрил уже… Да! — вдруг оживился Крупников. — Ты ж его знаешь — это тот, кукольник! Помнишь?

— Кукольник? Неужели?.. — привскочил Лунин на стуле, но сейчас же овладел собой и возмущенно воскликнул: — Ах, хам какой! Значит, ты его все-таки схватил?

— Схвати-ил! Это такой злодей. Старый, тощий, а жилистый, проклятый: всем тут синяков наставил, когда его били. Да! — опять вспомнил Крупников. — У меня здесь еще один наш общий знакомый: Артемка! Помнишь, сапожник-мальчишка, что в наших спектаклях участвовал?

— Какой это? — поморщил лоб Лунин.

— Ну, конопатый такой… Э, да как же ты забыл? Он же Феклу играл в «Женитьбе»!

— А, вспомнил, вспомнил! Который «Разбойников» написал?

— Во-во! Так он таки и сам в разбойники пошел! Можешь представить, попа убил! То есть, может и не убил, а только ограбил, но в партизанах был, этого и сам не отрицает.

— Скажи пожалуйста! — удивился Лунин. — Кто б мог подумать!..

— Да, вот вы все танцевали вокруг него: «Ах, талант! Ах, самородок!», а я тогда уже видел, чем он дышит. Упря-амый, проклятый!.. Ну, да завтра ему тоже конец.

— Там? — подмигнул Лунин. — За еврейским кладбищем?

— Гм… Нет, сейчас там неудобно. Слишком близко, в городе выстрелы будут слышны, а время теперь знаешь какое! Того и гляди, заводские поднимутся… Нет, подальше. В степи…

В дверь заглянули.

— Ну, извини, Алеша. Видишь, ждут. Заходи послезавтра: я к тому времени разгружусь.

Лунин побродил по улицам и, убедившись, что за ним не следят, пошел к Лясе.

— Только не волнуйтесь, — предупредил он и рассказал обо всем, что узнал от Крупникова.

Девушка дрожала так, что зубы ее стучали о стакан с водой, который ей поспешил подать Лунин.

— Да успокойтесь же, Ляся! — упрашивал он. — Нам, главное, надо немедленно разыскать Герасима. Но как, как? Днем к нему нельзя, да и неизвестно, где он сейчас.

— Василек! — сказала Ляся. — Только он. Вас одноногий не знает.

— Правильно!

Лунин вырвал из записной книжки листок и быстро написал: «Ликвидировать будут этой ночью, в степи. Ждем на вчерашнем месте». Держа сложенный вчетверо листок в руке, чтоб можно было проглотить его в любой момент, он выскочил на улицу и на извозчике поехал в Камышанский переулок.

К счастью, Василек был дома. Проходя мимо окна, Лунин замедлил шаг и подмигнул. У мальчика вытянулось лицо. Через несколько минут он уже стоял перед студентом в соседнем переулке.

— Василек, — сказал Лунин, — если ты не передашь тайком записку одноногому, дедушка Кубышка погибнет.

Мальчик охнул.

— Вот возьми. И помни еще одно: если тебя схватят…

— Я выцарапаю глаза.

— Нет, ты проглоти записку.

— Я проглочу записку и выцарапаю глаза. — Мальчик оглянулся, пригнул к себе голову студента и шепотом спросил: — Ляся жива?

— Жива и скучает по тебе.

Когда Лунин выпрямился, Василька около него уже не было.

Голубая звезда

Что тюрьму будут ликвидировать, никто заключенным не сообщал, но у них не было и тени сомнений на этот счет. Как ни строг был тюремный режим, вести о поражении белых на фронтах проникали и к заключенным. Да это было заметно и по лицам тюремщиков — угрюмым, злобно-сосредоточенным. Когда же поздно вечером из всех камер свели в одну двадцать семь человек и оставили у двери вызванных из города шестерых стражников, все двадцать семь поняли, что дневного света они уже не увидят.

Кубышка и Артемка сидели в углу, на холодном цементном полу. Артемка не выпускал из своей руки руку старика, будто хотел поделиться с ним теплом своего молодого тела. Говорить было больше не о чем. За четыре дня, проведенные стариком и юношей рядом, каждый рассказал о себе и главное и такие подробности, которые, казалось, совсем ушли из памяти. Вспомнил Артемка даже и о том, как его, трехлетнего хлопчика, купала мать в бочке из-под огурцов в соленой воде и говорила при этом, что жить ему, просоленному, сто лет. Не вышло. А от Кубышки Артемка узнал, что мать Ляси была знаменитой гимнасткой. Об ее ловкости и красоте писали во всех газетах. Многие и цирк приходили, чтоб только увидеть ее лучезарную улыбку. А за что она полюбила некрасивого клоуна, который к тому же на десять лет был старше ее, так он и не узнал. Погибла она потому, что владелец цирка, итальянец Круцци, не сменил вовремя шелковые потертые шнуры на трапеции под куполом. И еще рассказал Кубышка, что каждое седьмое января, в день рождения Ляси, он приносил ей красную розу: не так легко достать живую розу в лютый крещенский мороз.

Заскрежетал засов, и в камеру в сопровождении смотрителей вошел начальник тюрьмы. Он сипло сказал:

— Выходи по одному.

Потом поднял керосиновый фонарь до уровня лица, так что отчетливо обозначились вздрагивающие над глазами черные мохнатые брови, и все тем же простуженным басом стал читать фамилии.

Кубышка был вызван одним из первых.

Когда в камере осталось человек десять, начальник молча повернулся к двери. Коренастый заключенный, все время говоривший товарищам, что он умирать не собирается, но если уж придется, то и тюремщика хоть одного захватит с собой, с вызовом спросил: