— Я не о том, — вперил Артемка в следователя взгляд своих заплывших, в кровавых подтеках глаз. — Не выйдет, чтоб я изменил народу. Мне дело Ленина дороже моей жизни. Точка.
Крупникова будто пружиной подбросило.
— Точка?.. Ну нет, это мы еще посмотрим!.. — Он замахнулся кулаком, но не ударил и принужденно засмеялся. — Фу, Артемка, какой же ты осел! Только взволновал меня. А мне, брат, волноваться нельзя, у меня ожирение сердца… Вот что: давай сейчас этот разговор прекратим. Я успокоюсь немного… Дурак, за тебя же волнуюсь!.. А ты подумай на досуге. Встретимся — тогда возобновим разговор.
— О чем разговор? Я все уже сказал: точка.
— Ну, ладно там, точка! «Точка, точка, запятая, минус рожица кривая…» На-ка вот, захвати с собой пачку махорки. А то вашему брату и покурить там не дают… Конвойный, уведи арестованного!
Три раза еще пытался Крупников уговорить Артемку «взяться за ум», но каждый раз слышал в ответ одно и то же слово: «точка». Потеряв терпение, Крупников ударил его с размаху кулаком в лицо. Артемка вытер рукавом кровь и дерзко сказал:
— Не родился еще тот кат на свете, чтоб сделать из Артемия Загоруйки предателя, — понял?
В день, когда он так неожиданно увидел на бульваре Лясю и почувствовал в груди страшный толчок сердца, его вели на тринадцатое по счету избиение.
Ляся лежала на топчане вялая, безразличная ко всему. За окном кончался серый, неприветливый день. Осторожно, как говорят с больными, Кубышка сказал:
— Лясенька, пора. Одевайся, деточка.
— Сейчас, — не сразу отозвалась девушка.
Она опустила с топчана ноги и начала обматывать их полотенцами.
Когда окончательно стемнело, Марья Гавриловна повела своих квартирантов к назначенному месту. В темноте несколько раз перелезали через мокрые изгороди, увязали в размякшей земле огородов. Когда вышли в тихий Блюковский переулок, впереди увидели красноватую светящуюся точку. Это Иван Евлампиевич раскуривал цигарку в знак того, что путь свободен.
Вот и темный силуэт извозчичьей пролетки. Верх поднят. Понурая лошадь не шевелится, покорно принимая на себя дождевые капли.
Из-за пролетки вышел в плаще Лунин; не здороваясь, сказал тихо:
— Садитесь скорей, промокнете.
Кубышка обнял Ивана Евлампиевича, поймал в темноте руку Марьи Гавриловны и поцеловал ее. Всхлипнув, Марья Гавриловна перекрестила его. Потом прижала к груди голову Ляси и зашептала:
— Красавица, милая, звездочка ясная! Василек тосковать будет. Услала его к соседям, вернется — глаза выплачет.
Сели в пролетку и сразу услышали дробный стук дождя о клеенчатый верх. Лунин поместился против Кубышки и Ляси на скамеечке.
Когда пролетка тронулась, Кубышка огорченно сказал:
— Эх, Петрушку забыл! Других кукол не жалко, а Петрушку… Ах, как же это я!
— Я вам его почтой пришлю, — пообещал Лунин.
— Ну, разве что… Очень буду вам благодарен, голубчик! Привязался я к нему, старый дурень, как к живому.
Пока ехали, Ляся не проронила ни слова. На пристани, около большого мрачного баркаса, копошились закутанные фигуры: несли на плечах разбухшие мешки, тащили по сходням огромные круглые корзины, сверху покрытые брезентом. Казалось, не люди, а хищные звери сбежались сюда в темноте со всех сторон, чтобы терзать и растаскивать добычу. Кубышка, работая локтями, пробрался сквозь эту толпу спекулянтов на баркас в поисках свободного местечка. Ляся И Лунин остались около пролетки.
— Вы можете меня спрятать? — шепотом спросила девушка.
— Что? — не понял студент.
— Я спрашиваю, вы можете меня где-нибудь спрятать? — твердо повторила она.
— Но ведь вы уезжаете… — растерянно сказал Лунин.
— Я остаюсь. И не вздумайте меня отговаривать.
— У меня полгорода знакомых. Да, наконец, вы могли бы и у нас перебыть: я живу только со старушкой матерью… Но почему же, почему?..
— Потому, что я не могу оставить Артемку в беде. Он здесь, в контрразведке.
— Что-о? — забыв об осторожности, воскликнул Лунин. — Артемка здесь? И вы его видели?
— Я вам потом все расскажу. А сейчас помогите уговорить отца уехать.
Когда Кубышка вернулся, Ляся сказала:
— Папа, давай попрощаемся… И не трать лишних слов: я все равно останусь. Меня спрячут. А ты поезжай. Если ты тоже останешься, нас схватят скорее.
Старик застонал.
— Папка, — прильнула к нему Ляся, — ты же у меня такой умный, ты же все на свете донимаешь!..
— Я так и знал, я так и знал… — сокрушенно бормотал Кубышка. — Господи, так лучше ж ты поезжай, а я останусь!
— Останусь я, — твердо сказала Ляся. — Я, а не ты. Не надо зря тратить время.
Кубышка знал, что, если Ляся уж решит что, с ней не сладишь. И он сказал:
— Деточка, так не гони ж, по крайней мере, меня. Я и до места не доеду умру в дороге от одного страха за тебя…
Ляся заколебалась: в голосе отца было столько муки!
— Едемте! — взял их под руки студент. — Я вас обоих спрячу.
И они опять сели в пролетку. Когда проезжали вблизи покинутой квартиры, Кубышка, выбитый из равновесия всем происшедшим, вдруг выскочил из пролетки и со словами: «Подождите за углом, я сейчас… Я не Тарас Бульба, но не хочу, чтоб и кукла оставалась вражьей силе!» — скрылся в темноте.
Время шло, а старик не возвращался. Лунин прокрался к домику, заглянул в окно — и скорей к пролетке.
