Золотые нашивки - [23]
Почти каждый из курсантов, впервые появившийся на «Ригеле», считал своим долгом влюбиться в Зойку. Покупали ей конфеты, водили в кино и на танцы. Зойка охотно принимала эти знаки внимания, но дальше невинных поцелуев, которых добивались редкие счастливчики, дело не шло. Она грубо обрывала намеки на дальнейшее сближение.
Сначала Зойке нравилось плавать на «Ригеле». Она с любопытством смотрела на море. Стоит, бывало, на палубе в своих огромных, сорок третьего размера резиновых сапогах — меньших на судне не оказалось — и ждет, когда прибежит с бака пенная волна, обовьется вокруг ног, зашипит и скатится обратно в море.
— Ох! Вот здорово! Красота! — кричит Зойка, стирая соленые брызги с лица. — А ну еще! — И волна прибегала снова.
Льстило внимание, которое ей оказывали курсанты, общее поклонение. Она впервые оказалась в таком большом обществе молодых мужчин и почувствовала, что перестала быть девочкой, выросла.
Зойка замечала взгляды, которые бросали на нее курсанты, матросы, помощники. Было приятно и почему-то стыдно. Иногда кто-нибудь говорил ей такое, от чего она вспыхивала и затыкала уши. А недавно Мишка Бастанже, боцман с «Алтаира», выбрал момент, когда они остались одни, обнял ее и, часто дыша, зашептал:
— Зоенька, ну что ты такая неприступная? Полюби меня. Чем я не парень?
Она оттолкнула Мишку, сказала насмешливо и зло:
— Отстань. Поищи кого-нибудь другого. По набережной девчонок много ходит.
— Мне тебя надо, — засмеялся Мишка.
Она старалась со всеми быть ровной, никому не оказывать предпочтения. Грубовато-иронический тон, каким Зойка разговаривала с курсантами, защищал ее от назойливости некоторых из них.
Зойка знала, что достаточно ей попросить, как всю тяжелую работу за нее сделают ребята. Сделают с радостью. Но она не пользовалась ничьими услугами. Не хотела оставаться в долгу. Нардин казался ей самым лучшим человеком на судне.
Нардин, конечно, замечал, какой белизной сверкают его выстиранные и выглаженные рубашки, как чисто убрана каюта, с какой любовью заправлена койка и почему в вазочке на столе всегда стоят цветы. Какой музыкой звучит Зойкин голос, когда она говорит ему совсем обыденные, прозаические слова: «Идите ужинать. Вы замерзли, а я такой чай приготовила…»
Нардин никогда не думал о Зойке всерьез, как о женщине. Он любил Валерию. А Зойка Валерию не любила. Из-за нее Нардин не обращает внимания на Зойку… Так она думала. И если в каюте капитана все блестело чистотой, то пыль с портрета Валерии Николаевны всегда стирал сам Нардин.
Прошел год, и Зойку уже стало утомлять однообразие плавания, одни и те же лица. Становилось очень тоскливо, когда в иллюминаторе часами торчал какой-нибудь маяк, мыс или остров.
— За двадцать четыре часа прошли тридцать пять миль вперед! — с гордостью сообщал штурман, сменившийся с вахты. — При ветре — прямо в лоб. Понимаете?
Зойка не понимала. Всегда вокруг нее расстилалось море. Бурное, тихое, серое или голубое, в зависимости от погоды. Но больше всего угнетала ее бесперспективность будущего. Часто по вечерам, когда на судне наступала тишина и все, кроме вахтенных, спали, Зойка забиралась в кают-компанию и, не зажигая света, включала приемник. Таинственно мерцал зеленый глазок. Она медленно поворачивала ручку настройки. Звучала симфоническая музыка, в Париже танцевали шейк, приятный баритон пел по-английски, Москва передавала репортаж о новом молодежном кафе «Снежинка», доярка рассказывала о своих успехах, где-то закончили постройку многоэтажного жилого дома, из Ленинграда передавали стихи современных поэтов… Вокруг лежал мир, от него Зойку отделяло море и тонкая обшивка корабля. Он был очень далек от нее, этот мир…
Зойка сидела, подперев голову руками, и думала о своей жизни. Неужели она навсегда останется буфетчицей? Ей уже двадцать лет. Изо дня в день одно и то же. Завтрак, обед, ужин, грязная посуда и уборка кают. А потом ей станет тридцать, сорок — и все та же тряпка в руках и жирные тарелки?
Вспоминалась Елена Павловна — буфетчица с «Алдана». Может быть, и для Зойки уготована такая же судьба? Без любви, без души, без радости. Один, второй, третий… От таких мыслей ей делалось страшно, тоскливо, хотелось забиться в каюту, никого не видеть и не слышать. Нардин был далек и недосягаем. И от этого становилось еще горше.
Когда «Ригель» приходил в порт, Зойка в своей модной стеганой черной курточке сходила на берег. Она гуляла одна по улицам, прислушиваясь к шуму города, рассматривала витрины, останавливалась у входов в театры, сидела в тенистых аллеях садов. Ей встречались огромные объявления с приглашением на работу. Она подолгу стояла перед ними, перечитывала по нескольку раз, старалась представить себе, как бы она работала там… Но никогда не заходила в отдел кадров для того, чтобы узнать обо всем подробнее. У Зойки не хватало решимости уйти из своего спокойного, сравнительно обеспеченного мирка, где всегда тепло, светло и надежно.
Сначала Зойка жила на «Ригеле», а через год получила комнатушку за городом. Комната была скверная: узкая, с окном, выходящим во двор, где стояли мусорные баки. В своей «квартире» Зойка бывала редко. Она не любила пригород. Ей становилось грустно и одиноко от тишины, шума ветра в ветвях деревьев, шуршания опавших листьев на дороге, когда она шла со станции домой. Идти было далеко.
