Золотые кувшинки - [11]

Я купил масла - его мы не видели давно, - и перчатки - это была моя затаённая мечта. На это ушёл весь мой первый заработок.

Оставшийся полтинник я передал самому Мошке. У пас был уговор. Этот гениальный пакт мы заключили с ним в первые же дни. Именно он, Мошка, предложил это двустороннее соглашение. Я принуждён был уступить.

Он обязывался слушаться меня и не бить на дворе после уроков (чтоб не ронять моего авторитета). И всё это стоило только пятьдесят копеек. Само собой разумеется, договор сохранялся в тайне.

Когда Мошка, которого я учил грамоте, по складам прочёл вывеску над отцовской лавкой, содержание которой он, впрочем, достаточно хорошо знал наизусть, восторгам отца не было предела.

Вместо трёх рублей в месяц я стал получать четыре. Щедрость Менделя Глянца не знала границ. Слава о моих педагогических способностях пошла по всему Заречному району, и хозяин лучшего в городе табачного магазина пригласил меня готовить в приготовительный класс своего наследника.

Переговоры велись в конторке за магазином. Мой первый меценат, Мендель Глянц, сопровождал меня. Семён Исаакович Вейнбаум, сухощавый мужчина в сюртуке, с недоверием оглядел мою маленькую фигурку, но в разговоре ничем своего недоверия не выявил.

Соглашение состоялось быстро. Вейнбаум предложил платить мне за уроки десять рублей в месяц. О таких капиталах я и не мечтал. Я обещал подготовить мальчика на круглые пятёрки. Я был тогда смел и самонадеян…

На другой же день утром я стучался в двери собственного дома Семёна Исааковича Вейнбаума. Сердце моё сильно билось, и я едва сумел пролепетать несколько слов. когда открылась дверь и на пороге появилась женщина огромных размеров в шелестящем шёлковом платье.

- Так это вы будете учить Иму? - сказала она с явным разочарованием. - А сколько вам лет, молодой человек?

Я не любил этих разговоров о летах. Сухо сказал, что мне уже двенадцать и что я не новичок в учительском деле.

- Я слышала… как же… О вас хорошие отзывы, - подобрела госпожа Вейнбаум. - Но почему вы такой маленький?

Тут я уже не знал, что ответить. В нашей семье таких великанов, как хозяйка дома, и не видывали. Да, пожалуй, сам господин Вейнбаум ей будет по плечо.

Я стоял перед ней, как лилипут перед Гулливером, и мучительно краснел. Будь здесь Мендель Глянц, он бы выручил меня.

- Има… Има!-закричала госпожа Вейнбаум.- Има, иди сюда! Учитель пришёл…

Мальчик мне сразу понравился. Он был маленький, хрупким (в отца, а не в мать). На хорошенькой, точно фарфоровой мордочке выделялись умные лукавые глаза.

- Здравствуй, Има, - сказал я внушительным тоном, который в точности перенял от нашего инспектора Евгения Андреевича Селенса.

Он доверчиво протянул мне руку. «Э… мы будем друзьями, - подумал я. - Это не Мошка». Мой педагогический опыт обогащался.

- Его зовут Эммануил, - сообщила мне госпожа Вейнбаум. - Вы сегодня можете и начинать. Вам никто не будет мешать. Има - мальчик послушный и способный. Вот это будет ваша учебная комната. Сюда утром никто не заглядывает.

Она проплыла мимо меня, как корабль, и я вошёл вслед за ней в небольшую комнату - очевидно, гостиную. В комнате стояла зелёная плюшевая мебель. У окон - два высоких фикуса с большими, сочными листьями. В центре комнаты - круглый стол, покрытый зелёной бархатной скатертью. А на столе - это сразу бросилось мне в глаза - лежала книга в синем переплёте. На обложке сверкали золотые буквы:

Лорд Байрон

ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬД

2

Я никогда не читал Байрона. Краем уха в гимназии от старшеклассников слышал о героическом облике этого английского писателя. Красивого, голубоглазого семиклассника Петю Кузнецова, записки которого я иногда передавал своей старшей сестре, звали почему-то романтическим и заманчивым именем «Чайльд-Гарольд».

Я слышал, как шептались о нём собиравшиеся у моей сестры гимназистки, но считал ниже своего достоинства вмешиваться в их разговоры или показывать хоть какую-нибудь заинтересованность в них.

Петя Кузнецов очень нравился и мне самому. Поговаривали, что он пишет стихи. Правда, в нашем журнале «Кнут» он не участвовал. Но однажды на гимназическом вечере он действительно прочёл стихи, особенно потрясшие приглашённых гимназисток.

Петя стоял на сцене тонкий и бледный, совсем как король экрана Максимов. Читал он протяжно, нараспев, с выражением:

Я смеюсь, потому что я плакать хочу.

Но не знаю, могу ли рыдать я.

Я смеюсь, потому что я вам продаю

Свою душу, как старое платье.

Я не совсем понимал, как это можно продавать душу, как старое платье, и кому, собственно, Петя Кузнецов продаёт свою душу. Два первоклассника, сидевшие около меня, хмыкнули на весь зал. Но на них зашикали. Учитель русского языка Илья Петрович Штыковский, руководивший литературным вечером, грозно помахал пальцем, а гимназистки, и среди них моя сестра, бешено захлопали.

С этого-то вечера Петю Кузнецова и стали звать Чайльд-Гарольдом.

Признаться откровенно, я тоже писал стихи. Не такие, конечно, как Петя, но всё же стихи. И в одном из номеров

журнала «Кнут» было даже помещено моё стихотворение. Оно начиналось так:

Кнут по-французски - Le fouet.

Дерёт он больно по спине.