Золотой жук. Странные шаги - [26]
— Пусть ворчит, — сказал мне потом Дюпен, не удостоивший префекта ответом. — Надо же человеку отвести душу. Пусть утешается. С меня довольно и того, что я побил противника на его территории. Впрочем, напрасно наш префект удивляется, что загадка ему не далась. По правде сказать, он слишком хитер, чтобы смотреть в корень. Вся его премудрость сплошное верхоглядство. У нее одна лишь голова, без тела, как изображают богиню Лаверну[32], или в лучшем случае — голова и плечи, как у трески. Но что ни говори, он добрый малый, в особенности восхищает меня ловкость, с какой он стяжал репутацию великого умника. Я говорю о его манере «de nier се qui est, et d'expliquer се qui n'est pas»[33].
Украденное письмо
Nil sapientiae odiosius acumine nimio.
Seneca[34]
Битый час мы хранили глубокое молчание, всецело погруженные — так, по крайней мере, показалось бы постороннему наблюдателю — в созерцание причудливых облаков дыма, наполнявшего комнату. Что касается меня, то я думал о двух давних событиях, о которых мы беседовали вначале вечера: это было происшествие на улице Морг и тайна, связанная с убийством Мари Роже. И я невольно был поражен каким-то странным совпадением, когда дверь отворилась и вошел господин Г., префект парижской полиции.
Мы встретили его очень приветливо: хоть многое в нем заслуживало презрения, но человек он был презабавный, к тому же мы не виделись с ним уж несколько лет. Мы сидели в темноте, и Дюпен привстал было, чтобы зажечь лампу, но снова уселся, услышав, что гость пришел посоветоваться с нами — точнее, с моим другом — относительно одного происшествия, наделавшего немало хлопот.
— История эта, вероятно, потребует размышлений, — сказал Дюпен, — и нам, пожалуй, удобнее будет обсуждать ее в темноте.
— Это тоже одна из ваших странностей, — заметил префект, называвший странным все, что превышало его понимание, и потому живший среди бесчисленных «странностей».
— Вот именно, — отвечал Дюпен, предложив гостю трубку и пододвинув ему спокойное кресло.
— Так в чем же теперь дело? — спросил я. — Надеюсь, на сей раз речь идет не об убийстве?
— О нет, ничего подобного. Дело очень простое; я думаю, мы и сами с ним справимся! Но мне показалось, что Дюпену будет интересно узнать подробности: происшествие крайне странное.
— Простое и странное? — спросил Дюпен.
— Ну да, и это еще не все. В том-то и странность, что дело-то уж очень простое, а сбивает с толку.
— Может быть, именно своей простотой оно и сбивает вас с толку? — заметил мой друг.
— Что за вздор! — возразил префект, рассмеявшись.
— Может быть, тайна слишком ясна? — прибавил Дюпен.
— О господи, что за мысль!
— И слишком очевидна?
— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — захохотал гость. — Ну, Дюпен, вы меня просто уморите.
— Но что же, наконец, произошло? — спросил я.
— Я вам, пожалуй, расскажу, — отвечал префект; сделав длинную затяжку, он задумчиво выпустил струю дыма и откинулся на спинку кресла. — Расскажу в немногих словах, но должен предупредить: дело требует строжайшей тайны, и я наверняка лишусь места, если выяснится, что я кому-то о нем рассказал.
— Говорите, — предложил я.
— Или не говорите, — заметил Дюпен.
— Так вот: я получил извещение от одного высокопоставленного лица, что из королевских апартаментов похищен крайне важный документ. Похититель установлен. Тут не может быть никаких сомнений: видели, как он взял документ. Известно также, что документ до сих пор остается в его руках.
— Откуда это известно? — спросил Дюпен.
— Это ясно из самой природы документа, — отвечал префект, — и потому, что до сих пор не обнаружились последствия, которые должны обнаружиться, когда документ уйдет из рук вора, то есть когда вор употребит его для той цели, ради которой похитил.
— Нельзя ли немножко яснее? — заметил я.
— Хорошо. Поясню: документ этот дает лицу, владеющему им, власть в той именно области, где эта власть имеет особое значение. — Префект любил дипломатические обороты.
— Я все-таки ничего не понимаю, — заявил Дюпен.
— Не понимаете? Хорошо. Предъявление этого документа третьему лицу — я не стану его называть — затронет честь одной очень высокопоставленной особы. Это дает владельцу документа власть над некоей знатной особой, спокойствие и честь которой, таким образом, подвергаются опасности.
— Но, — заметил я, — ведь эта власть зависит от того, известно ли укравшему документ, что обокраденная им особа знает похитителя? Кто же дерзнул бы…
— Вор, — перебил префект, — министр Д., человек, который способен на все достойное и недостойное. Самый способ похищения так же смел, как и остроумен. Документ, о котором идет речь (если уж говорить откровенно, это письмо), был получен пострадавшей особой в королевском будуаре, где она, находясь в одиночестве, принялась читать его и была захвачена врасплох другой знатной особой — именно той, от которой надлежало скрыть письмо. После неудачной попытки сунуть его в ящик она вынуждена была оставить письмо на столе. Впрочем, оно лежало адресом вверх и могло остаться незамеченным. В эту минуту входит министр Д. Его рысьи глаза мигом замечают конверт, узнают почерк на адресе, видят смущение особы — и тайна угадана. Поговорив о делах, министр с обычной своей торопливостью достает из кармана письмо, очень похожее на то, о котором идет речь, развертывает его, делает вид, что читает, потом кладет на стол рядом с первым и продолжает разговор о государственных делах. Наконец через четверть часа уходит, захватив письмо, адресованное вовсе не ему. Особа, которой принадлежало письмо, заметила этот маневр, но не могла остановить вора в присутствии стоявшего подле нее третьего лица. Министр отретировался, оставив на столе свое письмо — самого пустого содержания.
