Золотой водопад - [9]

— Стой! Отдохнем, — тяжело дыша, остановил Митьку его спутник.

Митька плюхнулся в теплую и мягкую мураву, повернулся на спину, положил руки под голову и забросил ноги на лежащую рядом колоду. Он чувствовал, как кровь, отхлынув от тяжелых ног, разливалась по всему телу, веки сковывала сонная одурь, мышцы расслабли.

Рядом храпел Кулак-Могила.

Напряжение дня — побег, скитание по таежным тропам — сломило силу этих людей, и они спокойно спали, забыв об опасностях, подстерегающих человека на каждом шагу в тайге.

Уже поздно ночью сошлись и другие беглецы вблизи Манзурки в старой риге, как еще до побега наказал Кулак-Могила. А к утру их снова поглотила тайга, укрыв под густым зеленым шатром от постороннего взгляда.

БУРЯТСКАЯ ЮРТА

Их оказалось шестеро, оборванных, грязных, обросших жесткой щетиной, потерявших человеческий облик.

Впереди шел Митька. По известным ему одному таежным приметам он находил проходы в густом буреломе, разыскивал брод в нешироких порожистых речках, выводил группу на звериные тропы, где можно было скараулить зазевавшегося лосенка и, прыгнув с дерева на его неокрепшую спину, свернуть ему шею. Без мяса было плохо. Ягоды, грибы и коренья не утоляли голода, а только разжигали его. Единственный заряд, бывший в ружье конвойного, Митька потратил на косулю, которую тут лее освежевали, изжарили на костре и съели без хлеба и соли.

Стоически выдерживали полуголодную жизнь братья-цыгане, пересыпая свою речь невеселыми шутками.

— Цыган купил хрену на грош, да, евши, плакал неделю, — заводил Ромка после скудного ужина.

— У сытой лошади тень тоща, — вторил ему Фомка, разглядывая свои худые руки, впалый живот.

— Съел волк кобылу — подавись он хомутом, — неожиданно заканчивал Ромка и надолго умолкал.

Пока шли близ сел, Франт и Скок делали ночные вылазки: добывали в деревнях зерно, картошку, домашнюю птицу. Прежде чем совсем оторваться от Якутского тракта, надо было запастись провизией.

В Унгинских степях беглецы набрели на одинокую юрту бурята-кочевника. В кошаре мирно паслись овцы, две расседланные, стреноженные лошади прыгали неподалеку. В юрту зашли Кулак-Могила и Скок. В ту же минуту оттуда выскочила встрепанная пожилая бурятка и, путаясь ногами в полах терлика, неуклюже побежала в степь. Ромка в два прыжка настиг ее, толчком сшиб с ног и, придавив лицом к земле, ждал, что делать дальше. Фомка тем временем подводил к юрте пойманных лошадей.

— Што ни говори, дружка, — восторженно прокричал он Митьке, похлопывая кобылу по лоснящемуся боку, — а краденая лошадь всегда дешевле купленной.

— Лошадь — человеку крылья, — подсказывал Ромка.

Кулак-Могила вышел из юрты, брезгливо вытирая руки о штаны.

— Вьючить лошадей. Старуху придушить, — скомандовал он цыганам. — Берем все съедобное.

Митька не решался зайти в юрту. На его глазах происходило дикое убийство ради куска хлеба, а он не мог не только остановить его, но являлся невольным соучастником.

— Старуху не трогать! — впервые поднял Митька голос протеста.

Кулак-Могила посмотрел на него настороженно. «Нашел кого жалеть, — говорил его взгляд. До стычки дело не дошло. — Погоди, щенок, — решил вожак, — попомнишь свое заступничество». Но сказал миролюбиво:

— И то ладно. Сама скоро помрет. Свяжите ее покрепче.

Цыгане скрутили старой бурятке руки веревкой, занесли в юрту, выскочили оттуда, опасливо поглядывая то на Кулака-Могилу, то на Митьку, как бы примеряясь: к какому табору пристать.

«С волками жить — по-волчьи выть», — невесело подумал Митька, получив приказ резать овец.

Провизия теперь есть. Можно сворачивать с Унги в тайгу, пробиваться к Саянам в гольцы, где Кулак-Могила рассчитывал вдали от жилых поселений и людей перезимовать со своей группой в охотничьем зимовье, а по весне выйти на Московский тракт и удрать в Россию. Много еще замыслов было у вожака шайки, но ими он не делился даже с Митькой, хотя изо всей группы признавал равным только его одного.

«Можно было бы помолодцевать на пару с Митькой в тайге, кабы норову был не ершистого, — думал Кулак-Могила. — Мало ли там охотничков с пушниной да старателей с золотишком просятся на мушку… Поживем — увидим, авось обомнется парень».

На это и рассчитывал Кулак-Могила, пробираясь с товарищами в Саяны.

Ни пороху, ни дроби в юрте не оказалось. Митькино ружье по-прежнему молчало. Зато по бокам обеих лошадей раздувались крепко притороченные вьюки, где были мука и соль, бараний жир и свежее мясо, вяленая рыба и тарасун. Козьи шкуры и войлочные ковры, мелкая домашняя утварь также вошли в добычу.

Кулак-Могила поторапливал спутников. К одинокому стойбищу могли наведаться ближние соседи и, увидев разбой, учинить погоню. В степи, где негде укрыться, даже небольшой отряд вооруженных бурят мог легко настигнуть и переловить их арканами, как диких лошадей, а то просто перестрелять, словно зайцев.

К вечеру Митька вывел беглецов в долину реки Куды. Они скатили в воду бревна, заготовленные на берегу неизвестно кем, прочно связали их прутьями ивняка, нарубленного тут же. Получился довольно устойчивый плот, способный поднять добрый десяток человек. Ромка и Фомка развьючили лошадей, перенесли поклажу на плот и верхами перебрались на противоположный берег.