Золотой водопад - [11]

Старый картежник сквозь кусты пытливо вглядывался в даль и напряженно прислушивался к каждому шороху, ожидая появления на безлюдной проселочной дороге запропастившихся братьев-цыган. За весь день люди на дороге появлялись дважды. Босой мужик в распущенной рубахе и без шапки вел на веревке в село корову. Сзади с хворостиной шла беременная баба. «Видно, на базар повели, — решил Кулак-Могила. — Не доверяет брюхатая мужику одному продать корову».

Немного позднее туда же в село проскочил пароконный ходок. На заднем сиденье, опираясь на шашку, прямой, как верстовой столб, сидел урядник. Кулак-Могила всем телом навалился на Скока, пытавшегося вскочить, и широкой ладонью зажал ему рот.

— Пронесла нечистого, — облегченно произнес он, отпуская Скока, когда ходок скрылся вдали и только пыль, поднятая копытами лошадей, медленно оседала на дорогу.

Митька и Кулак-Могила поочередно наблюдали за дорогой, ни на минуту не выпуская ее из поля зрения.

РАСПРАВА

Первым Ромку заметил Митька. Шел он не по дороге, а сторонкой, озираясь, раздвигал кустарники и торопливо перебегал открытые полянки или прятался за одинокими деревьями. Фомки с ним не было. Не было и лошадей.

Митька тихонько окликнул цыгана. Ромка испуганно присел на корточки, но, увидев товарища, быстро вскочил. Из-за кустов вышел Кулак-Могила.

— Где лошади, собака? — двинулся он к перепуганному цыгану.

Ромка быстро-быстро заговорил по-цыгански, надеясь выиграть время и сообразить, как лучше оправдаться.

— Где?.. — угрожающе спокойно переспросил бандит, хватая Ромку за грудки.

— А, дружка мой, беда большая, — запричитал Ромка и, может быть, впервые в жизни стал мелко креститься. — Пропала моя головушка, сгинул мой бра-тушка меньшой Фомушка, схватили его злыдни и лошадок отобрали.

— Где лошади? Последний раз спрашиваю, — встряхнул до смерти перепутанного цыгана Кулак-Могила.

— Чистую правду говорю. Только послушай. Все как в церкви, как на исповеди, как перед попом, — пытаясь вырваться из цепких ручищ здоровенного мужика, забрасывал его отрывистыми фразами Ромка.

— Ну давай, выкладывай. Только не ври, — вроде бы успокоился Кулак-Могила.

— Я ж ему говорил, непутевому, это Фомке я говорил: «Обойдем село стороной, долго ли до беды, коли встретишься с чалдонами». Так нет, ему приспичило, уздечкой решил разжиться. А к уздечке, на беду, конь оказался привязанным. Так виноват разве Фомушка, что конь за уздечкой побежал? А тут мужики. Откуль и взялись, непонятно. Вломили Фомке за краденую уездечку, отобрали вместе с конем. Да и наших лошадок попутно прихватили. Фомушку до смерти забили. Прямо на дороге в пыль втоптали. И мне досталось по уши. Едва ноги унес.

Кулак-Могила не стал дальше слушать причитания цыгана, словно нехотя, вполсилы ударил его по зубам и отвернулся. Не удержавшись на ногах, Ромка упал на бок. Вместе с кровью выплевывая выбитые зубы, он пополз в кусты, боясь возвращаться в компанию, так неприветливо встретившую его.

— Продали лошадей, сволочи, — процедил сквозь зубы Кулак-Могила. — Вот что, парень! — отозвал он в сторону Митьку. — Отбери самое нужное, что сможем унести. Дальше пойдем вдвоем: дураков и больных к черту.

Неразговорчив и необщителен был Митька среди беглых арестантов, но тут не вытерпел. Хоть не считал он друзьями Скока и Ромку, нельзя было бросать их в беде, и, глядя прямо в неподвижные зрачки Кулака-Могилы, Митька спокойно проговорил:

— Пойдем все вместе, или можешь топать один.

Получив неожиданный отпор, Кулак-Могила на мгновение опешил.

— А это чем пахнет? — спросил он, поднося к носу Митьки огромный кулачище.

— Не шали, батя, — ответил Митька, сжав запястье Кулака-Могилы и медленно отводя его руку в сторону.

— Силен, бродяга, — одобрительно буркнул Кулак-Могила.

И как это часто бывает, когда сила, встретив на своем пути равную силу, не идет напролом, а ищет обходной путь, так и старый каторжник уступил молодому широкогрудому парню, прирожденному таежнику, способному в своих объятиях задушить медведя. И не заметил в ту минуту Митька в его взгляде ни злобы, ни зависти.

РЫБАЧЬЯ ЛОДКА

В дальнейший путь отправились в сумерках. Ненужные вещи запрятали под колодой: может, когда и сгодятся.

Рана у Скока хотя и не зажила, но бред прошел, он мог идти дальше, неся небольшую поклажу. Митька и Кулак-Могила нагрузились как лошади: дорога впереди еще долгая, помощи ожидать не от кого, встречи с людьми не сулили ничего хорошего. Побитой собачонкой плелся сзади Ромка. Однако, видя смену в настроении вожака, почувствовал себя в безопасности и приободрился.

Далеко за полночь вышли на берег Ангары. Пока не рассвело, нужно было перебраться на другую сторону.

Ночью Ангара кажется кроткой и безобидной. Лунный свет на воде словно серебряный мост, который берет начало у одного берега и обрывается у другого, в тени крутого овражистого склона. В темноте теряется ощущение пространства, ширины. Шиверы и перекаты, днем пугающие своим видом, ночью выдают себя только глухим журчанием, напоминающим отдаленные отзвуки раскатов грома прошедшей мимо грозы.

Ветер, что свободно гуляет днем и заставляет разгневанную реку бешено выплевывать кружевные хлопья голубой пены, к вечеру стихает, а ночью не слышен совсем.