Золотой водопад - [5]

Как жаль было ей сейчас этого невозвратно потерянного поцелуя, первого и, может быть, последнего в ее коротком счастье.

— Где-то тут твой соколик, — заговорила старуха, направляя свет фонаря под колоду. — Это кирьяновский участок…

— Бабушка, да ты и впрямь колдунья, — испугалась Галя, не видя перед собой ничего, кроме сугроба снега.

— Заглянем под колоду, — уверенно сказала Шестопалиха. — Вон желтое пятно и парок.

Галя быстро разгребла неглубокий слой снега, и они с Шестопалихой вытащили неподвижное тело Мити из-под колоды.

— Три ему лицо и руки снегом, голубушка, — приказала Шестопалиха, — А я пока покурю, — добавила она, доставая из-за пазухи длинную трубку.

Зиму пролежал Митька в избушке у колдуньи. Выходила его старая.

Самой большой Митькиной радостью была Галя, племянница его убийцы и врага. Сговорились они с Галей бежать вместе в тайгу, как только Митька встанет. Бог с ними, с деньгами, которые присвоил староста. А ружье? Ружье Галя обещала принести перед побегом и этим хоть не полностью, да покрыть долги, которые остались за ее дядей.

Но не об этом долге думал Митька. Помнил он, как с ним рассчитался Каинов вчистую и даже с лихвой. Подходило время дать сдачи.

А Каинов словно и сам желал этого. Выследил он Галю на пути к избушке Шестопалихи и нагрянул туда следом за ней.

Велики были изумление и испуг старосты, когда, открыв рассохшиеся двери и войдя в полутемную комнатушку, огляделся и увидел племянницу, склонившуюся над Митькой. Галя даже не обернулась на скрип двери, решила, что это вошла старая хозяйка. Первым Каинова увидел Митька.

— Хозяин! — дико закричал он, вскакивая с лежанки.

Староста, вытянув руки, попятился к выходу. Здесь и настиг его Митька. Ножом, выхваченным из-под подушки, он сплеча ударил Каинова.

Слаб был еще Митька, ноги подкосились, и грохнулся он у порога. А Каинов выскочил из сеней, побежал по деревне.

— Зарезал, варначина, зарезал! Держите его, люди, да вяжите! — кричал он, поминутно спотыкаясь на бегу, падая на пыльную дорогу.

Вязать Митьку не пришлось. Когда деревенские мужики ворвались в избушку Шестопалихи, Митька лежал на полу. Возле него на коленях стояла Галя.

При виде беспомощного парня ярость мужиков угасла. «Лежачего не бьют», — сказал один из них, отбрасывая кол, выломленный из плетня. «Тащите его в сельскую сборню, а там отправим куда следует», — скомандовал другой.

На Галю никто не обратил внимания. Воспользовавшись суматохой, видя, что Мите не грозит опасность расправы, она исчезла. После этого долго никто ее в селе не видел. Для порядка мужики подожгли жилье колдуньи. Ветхая избушка сгорела дотла в несколько минут. Неожиданно налетевший вихрь развеял пепел, оставшийся после пожара, и пепелище превратилось в чистое место, поросшее вскоре диким бурьяном. Шестопалиха тоже бесследно исчезла, и о ней, наверное, позабыли бы, если бы ежегодно в день разорения ее жилища не случались на селе пожары. Первым сгорел пятистенник старосты Каинова. В последующие годы от пожаров пострадали и остальные мужики, спалившие ее избушку. Неотвратимый рок преследовал село до тех пор, пока не был наказан последний обидчик колдуньи.

В ЦЕНТРАЛЕ

В тюрьму широка дорога, а из тюрьмы тесна…

Угодил Митька в Александровский централ, пригнали его туда по Александровскому тракту после губернского суда в Иркутске. Хорошо еще, что дело до суда дошло, а то могли бы мужики расправиться с ним сами, порешить самосудом на месте.

Губернский суд определил ему, Дмитрию Дремову, меру наказания: «За покушение на убийство верного слуги царя и отечества старосты села Убугун Саянского уезда Иркутской губернии Кирьяна Савеловича Каинова десять лет каторжных работ с последующим запретом выезда из Сибири».

Два месяца провалялся Митька в тюремной больнице, а потом попал в общую камеру…

Митька сидел на корточках, прижавшись спиной к холодной стене камеры. Нары убраны в нишу — днем отдыхать не положено. В камере, кроме него, еще семь человек. Народ подобрался отпетый: головорезы, варнаки, конокрады.

Староста камеры, мокрушник по прозвищу Кулак-Могила, допросил Митьку по всем статьям подробно и с пристрастием.

— Откудова будешь? — оценивающе оглядел он могучую фигуру нового арестанта, забившегося в угол, смущенного необычностью обстановки.

— Здешний я, — нехотя ответил Митька.

— А ну выдь на свет.

Митька оттолкнулся спиной от степы, сделал два шага к центру камеры, вступив в зарешеченный квадрат солнечного света, проникавшего в полутемное помещение с воли.

— Хорош, бродяга, — одобрительно присвистнул Кулак-Могила, ощупав дотошным взглядом внушительные мышцы и корпус парня. За его спиной мелким горошком прокатился одобрительный смешок арестантов. — На чем погорел?

— Не погорелец я, — не понял вопроса Митька. — Так себе, ножичком немного помахал. — Он рассказал свою незамысловатую историю. — …Ослабши я был. Не то до ножа никогда дело не дошло бы. Кулаков бы хватило.

— А тайгу хорошо знаешь, не заблудишь в ней? — перевел Кулак-Могила разговор в нужное русло.

— А чё в ней блуждать? Это не город, где улиц много и все одинакие. А в тайге ни троп, ни дорожек одинаких нет. Любая другой кажет.