Золотой водопад - [2]

Все дни отец Митьки проводил на охоте или уходил в ближайшие селения сбыть добычу да пополнить запасы муки, соли, табаку, пороху и свинца. А Митьке приносил гостинец — несколько кусков замусоленного сахара, а иногда и банку леденцов.

Мясо в зимовье не переводилось круглый год. Летом это была солонина, заготовленная впрок из зимней добычи, или свеженина, когда отец только приходил из тайги.

Митька наловчился на старом шомполе зажаривать куски мяса. Жир вытапливался, капал на горящие поленья в костер, распространяя по лесу аппетитный запах. Зимой любимым блюдом Митьки была строганина из мороженой сохатины. Большого искусства, в ее приготовлении не требовалось. Острым ножом Митька настругивал с лытки тонкие ломтики побелевшего от мороза мяса и отправлял их в рот, прикусывая краюхой хлеба. А согревался кипятком, настоянным на сушеных листьях черной смородины или кипрея.

Наступила пятнадцатая весна в жизни Митьки Дремова.

— Однако, паря, ты подрос, — сказал отец. — Энтим летом пойдешь со мной на зверя.

Решение отца обрадовало Митьку, хотелось броситься на грудь к нему, неласковому, бородатому, обнять черную морщинистую шею, прижаться крепко-крепко к груди, скупо, по-мужски выразить свое первое юношеское счастье. Не приучен Митька к нежностям, да и знал, что отец не одобрит его порыва, а, чего доброго, еще осерчает, не возьмет на охоту. Только веселые огоньки забегали в озорных черных глазах мальчишки, когда взглянул он в такие же черные под густыми нахмуренными бровями глаза отца.

Но не суждено было в ту весну сбыться первой охоте Митьки. Незадолго до того, как горные ключи вскрыли ледяные замки на таежных реках, Степан Дремов ушел проведать примеченную зимой берлогу, где на зимнюю спячку залегла медведица.

Через два дня разыскал Митька отца и разоренную нм берлогу. И понял Митька, что тут произошло. Медведица в берлоге проснулась раньше времени. Разбудила ее сухостойная лиственница, упавшая наземь. Видно, корни подгнили от старости. Вершиной она угодила прямо на берлогу. Крепким суком пробило снег, землю и задело зверя. Медведица заворочалась в берлоге, почуяла человека. С людьми у нее были старые счеты. Много лет она носила заряд дроби в левом паху и пулю в ягодице.

Появление разъяренной медведицы для Степана оказалось неожиданным. Ружье, выбитое из рук охотника, выстрелило в воздух, рогатина стала бесполезной. Степан выхватил нож из-за пояса и бросился на медведицу. Через мгновение он полетел кувырком, сшибленный ударом лапы. Охотник вскочил, но медведица одним прыжком настигла его, снова сшибла на землю и навалилась всей тушей. С трудом Степан высвободил руку с ножом и всадил лезвие в горло зверю. В предсмертной агонии медведица рванула когтями кожу с затылка охотника, натянув ее вместе со слипшимися от крови волосами на лоб.

Поединок оказался смертельным для человека и зверя…

Митька свернул тушу медведицы с тела отца и склонился над ним в горестном молчании.

Потеряй единственный близкий человек. Одиночество, полное одиночество в безлюдной тайге. Только немые свидетели — высокие лиственницы с побуревшими от времени стволами — печально покачивали кронами.

Могилу в мерзлой земле копать тяжело, и Митька похоронил отца в берлоге, обвалив ее свод и выровняв могильный холмик. Сверху землю он придавил камнем-валуном. К нему прислонил, поставив крест-наскрест, разбитое ружье и ненужную теперь рогатину. Нож Митька забрал себе. Это все, что ему осталось на память об отце.

«Просчитался, видать, батя, — размышлял Митька, — пошел за сороковым, а он оказался-то сорок первый. От сорок первого, старики говорят, не уйдешь».

В зимовье Митька оставался недолго. Припасы кончались, пополнить он их не мог: не было ружья. Решил Митька идти в поселенье, заработать за лето на ружье и вернуться в родное зимовье. Он припрятал от зверя остатки пищи, заготовил сухую растопку и дровишек на случай, если забредет усталый путник, положил на видное место кресало и трут. Плотно прикрыл дверь зимовья, перекрестился и отправился в путь. Рассчитывал он сюда вернуться глубокой осенью, но не вернулся никогда.

ЕСТЬ СИЛЕНКА

Поселковым староста Кирьян Савелович Каинов, сидя за столом, исподлобья смотрел на паренька, неуклюже переминавшегося перед ним с ноги на ногу.

— Митрием, говоришь, кличут, — равнодушно переспросил он, отворачиваясь к окну. — А на что способен?

— На что угодно, дяденька Кирьян, — торопливо отвечал тот, чуя к себе недоверие.

В пятнадцать лет Митька был рослым, крепким парнем. Настоящий таежник.

— Може, силенкой померяемся? — предложил староста и тут же добавил: — А ну садись к столу да ставь руку на локоть.

Не понимая, чего от него хочет староста, Митька сел на кончик скамейки и неловко выставил руку.

— Да не так. Экой неповоротливый.

Кирьян Савелович передвинул Митьку глубже на скамейку, облокотился на стол и, сев напротив, протянул согнутую в локте руку. Сцепившись ладонями, противники уперлись локтями в столешницу.

— Теперь гнети мою руку, Митрий, — приказал староста.

Мериться силой Митьке ни с кем никогда не приходилось. Он понял только одно: от результатов схватки зависит его дальнейшая судьба — заработок, ружье.