Золотой вепрь - [2]

Правда, события последних дней отвлекли обывателей от таинственного голубятника, его отлучек и его заработков. Аксамала окунулась в пучину самого настоящего бунта. Разруха, хаос и кровопролитие правили столицей империи. В ночь Огня и Стали гвардейцы и вооруженные чем попало горожане обрушились на скрывающихся в столице чародеев, практикующих запрещенное еще в незапамятные времена искусство, и на вольнодумцев, выступающих против нынешней имперской власти.[5] Колдуны оказали отчаянное сопротивление, на что не рассчитывали ни командир гвардии Бригельм дель Погго, ни верховный главнокомандующий, т’Алисан делла Каллиано.

Впрочем, спросить теперь было не с кого – весь генералитет, чиновники магистрата, Верховный совет жрецов Триединого погибли в междоусобице. От Верхнего города не осталось камня на камне. Масла в огонь подлило отребье из припортовых кварталов, ворвавшееся в Нижний город с одной-единственной целью – грабить и убивать. К утру уцелели лишь те кварталы, где люди сумели объединиться и оказать сопротивление с оружием в руках. Центром сопротивления оказался университетский городок. Но удалось сохранить островок благополучия и на нижнем конце Прорезной улицы. Лавочники и ремесленники перегородили улицу и окрестные переулки завалами из старой мебели и всякого прочего хлама и, сменяясь, несли стражу днем и ночью. Большое подспорье оказали два десятка гвардейцев и стражников, совершенно случайно прибившиеся к горожанам.

Фра Розарио отбывал положенные ему часы с гизармой на плече, выглядывая из-за баррикады: не вздумается ли любителям легкой поживы нагрянуть вдруг в гости? Со скрытой усмешкой он разглядывал лица обывателей, преображающиеся на глазах, едва им в руки попадало оружие. Гончар чувствовал себя профессиональным военным, а бакалейщик – спасителем Отечества. Глупцы. Никак не могут взять в толк, что их оставили в покое только потому, что в городе хватало более легкой добычи. Зачем камышовому коту бросаться на цаплю, которая метит клювом в глаз, защищая гнездо, если рядом в тростнике блаженствуют ленивые, жирные и совершенно беззащитные утки?

Вечера Розарио, как и прежде, проводил в голубятне. Чистил клетки, менял воду в поилках, вытряхивал остатки проса из кормушек и подсыпал свежего. Изредка запирался в своей комнате и до одури упражнялся с двумя кордами, метал с закрытыми глазами орионы и ножи, раскручивал цепочку с шипастым грузиком на конце, окружая себя коконом мерцающей, расплывающейся стали. При этом он искренне жалел дурачков из «народной самообороны», как называли себя вооруженные гизармами и алебардами горожане.

Он ждал. Ждал, как привык ждать последние пятнадцать лет. Работая вне гильдии, поневоле приходится осторожничать и не высовываться лишний раз.

Осенние дни продолжали баловать ясной и теплой погодой, но удлиняющиеся прохладные ночи заставляли задуматься о грядущей зиме. Впрочем, зима в Аксамале – это не зима в Барне или Табале. Морозы бывают редко. Если кто и способен замерзнуть и простудиться, так только южанин айшасиан.

На третий день после Хмельного радения,[6] которое в этом году никто и не подумал праздновать, в голубятню вернулся измученный сизарь – из тех, что Розарио в позапрошлом году отвозил в Мьелу. Первая весточка от Старика за это время.

У голубя под хвостом в навощенном футлярчике отыскалось письмо на тонкой, полупрозрачной бумаге. Впрочем, ничего удивительного – на то они и почтовые, чтобы известия переносить из конца в конец империи. Да и, признаться честно, Старик не часто баловал Розарио вниманием. Они переписывались раз в полтора-два года, встречались и того реже. Еще бы! Айшасианский купец, чья кожа чернее сажи, жил в богатейшем городе Каматы уж скоро сорок лет, но дальше на север не выбирался и даже не изъявлял такого желания. Да ему и не нужно было путешествовать. Обосновавшись на юге, он, словно паук, дергал за нити раскинутой по всей Сасандре паутины. Получал сообщения от агентов, отсылал им распоряжения, сопоставлял сведения и делал единственно верные выводы, карал предателей и упреждал действия имперской контрразведки.

Что же он хочет поведать в своей депеше?

Голубятник отвязал футляр от хвоста птицы, осторожно придерживая крылья, отправил уставшего курьера в отдельную клетку. Плеснул в поилку чуть-чуть свежей воды. Пускай отдохнет, а покормить и попоить как следует придется чуть позже.

Птица благодарно заворковала. Принялась пить, запрокидывая точеную головку с маленьким клювом. Хозяин покивал, еще раз внимательно оглядывая питомца, а после спустился вниз и заперся в комнате на засов. Развернул листочек на колене и, шевеля губами – грамота никогда не была его сильной стороной, – принялся читать.

С первой же строчки брови Розарио поползли вверх, собирая кожу на лбу в глубокие морщины. Обычно засекреченный до невозможности, Старик писал открытым текстом, не прибегая к привычным для него иносказаниям и шифрам. Кстати сказать, Розарио недолюбливал все эти загадки, недомолвки и двусмысленности – голову сломаешь, пока догадаешься, что же имел в виду глава айшасианской резидентуры.