Золотой треугольник - [21]

В конце 50-х годов Жерар Лабеньский основал небольшую авиакомпанию с базой в Пхонгсаване, в Долине Кувшинов, где он владел отелем «Снежный барс». Рене Анжабаль, по кличке Бабаль, организовал фирму с фамильярным названием «Военная авиация Бабаля». Третьей миниатюрной авиакомпанией руководил Роже Зуаль.

Поначалу каждый из них владел всего одним самолетом, но, будучи опытными пилотами, они умудрялись совершать посадки на небольших кочковатых просеках среди джунглей. В стране, отличавшейся полным бездорожьем, они официально занимались богоугодным делом — «транспортировкой пассажиров и грузов», как значилось в их бумагах. Неофициально же их называли «Эйр эпьем»[2].

В Долине Кувшинов, раскинувшейся от границы с Северным Вьетнамом до самой Бирмы, племя мео выращивало тонны ценной культуры. На плодородной известняковой почве гор, внешне напоминающих причудливые китайские рисунки, мак чувствовал себя превосходно.

Каждую весну китайские купцы снаряжали в городках Севера караваны мулов с солью, серебряными монетами, тканями и железными прутьями и направлялись в горы. Не пропуская ни одной деревушки, ни одной убогой лачуги, они выменивали свой товар на коричневатый порошок, добытый из незрелых головок мака. Тягловые животные привозили урожай с гор в такие маленькие, сонные городишки, как Намтха, Мыангсинг, Сайбури или Банхоунсай. Важным перевалочным пунктом был и отель «Снежный барс».

Но на грязных складах бродячих торговцев опий еще не имел настоящей цены. Его стоимость поднимали только летчики, переправлявшие его на своих одномоторных или двухмоторных самолетах. Бывшие военные летчики, предприимчивые и безрассудно отважные, переправляли опий в Южный Вьетнам, сбрасывали на обозначенные кострами лесные поляны или поблизости от ожидавших рыбачьих джонок в Сиамском заливе. Война избавила их от излишней щепетильности и научила летать без приборов даже в самых тяжелых условиях. Умели они обходиться и без механиков. Рисковали жизнью ради денег, точно так же как прежде — во имя победы Франции. Доллары и франки были по крайней мере чем-то материальным.

Вьентьян стал их второй родиной, пристанью, куда они всякий раз возвращались. В его барах они устраивали дикие пьянки, лакомились деликатесами французской кухни — устрицами, спаржей, зеленым горошком и т. д., — привозимыми прямо из Парижа. В такой «уютной» обстановке проводили они время между полетами и плели интриги друг против друга. Когда же лаотянские генералы в середине 60-х годов вытеснили их из торговли наркотиками, они купили себе во Вьентьяне кафе и маленькие отели и вновь стали ждать своего часа. Не может быть, чтобы господин Манн, владелец «Атланты», их не знал. Но вместо того он рассказывал мне, как «делал историю» Индокитая:

— В шестьдесят девятом меня тайно вызвал маршал Таном Киттикачон, тогдашний премьер-министр Таиланда, и начал расспрашивать про принца Сианука. Правда ли, что я хорошо его знаю? Не хочу ли я вылететь в Пномпень с неофициальным предложением прекратить раздоры? Я приехал в Кампучию и объявился в президентском дворце, но разговаривал только с женой Сианука Моникой — мы и раньше с ней хорошо друг друга понимали. Я объяснил ей, что предлагают тайцы, и она обещала информировать обо всем принца. Предложила обождать пару дней: мол, Сианук непременно меня примет. Но через два дня было уже поздно. В Таиланде начались волнения, ситуация менялась.

Передо мной сидел старик в белой рубашке. На его столе царил образцовый немецкий порядок, которому он научил и своих тайских служащих.

— Порой я говорю себе, — продолжал он, — возможно, сегодня карта Юго-Восточной Азии выглядела бы иначе, не будь тогда Сианук так упрям и успей мы с ним прийти к соглашению.

Я раздумывал: зачем все-таки он мне это рассказывает? События Индокитайской войны ушли в прошлое, и ее эпизоды интересуют уже только историков. Но и те без дополнительных доказательств не поверили бы какому-то неизвестному владельцу отеля.

И все же я слушал его со вниманием. Он не страдал многословной хвастливостью старых европейских вояк, рассказывающих под раскидистой липой о битве на Пьяве. По непонятным причинам старик давал мне понять, какие высокие были у него связи. Как из рога изобилия сыпались имена государственных деятелей, генералов и послов, с которыми он вел переговоры, причем были представлены все воюющие стороны. Пожалуй, не было лишь китайских имен.

— Отель меня не интересует. Область моих интересов — политика, — вздохнул он минутой позже.

У меня закралось подозрение, что оба мы зря теряем время. В семьдесят пять лет он оказался на мели, все его покинули. С концом войны и резким изменением ситуации в Индокитае все участвовавшие в войне стороны потеряли интерес к предприимчивым старикам, способным пересекать линию фронта. Их служба имела смысл лишь в военное время или в пору открытого разрыва отношений, когда враждующие стороны поддерживали контакт через таких вот посредников. С наступлением мира эта роль перешла к дипломатам. В момент, когда в Сайгоне отзвучал последний выстрел и части Патет-Лао вступили во Вьентьян, господин Манн стал анахронизмом. Оказавшись на запасном пути, он не понимал, что причиной неожиданной потери интереса к его персоне был вовсе не недостаток влиятельных покровителей и даже не его старость. И потому любому готовому его слушать он в завуалированной форме предлагает свои услуги и похваляется, как много мог бы еще сделать при своих связях, если бы это кому-нибудь понадобилось. И разумеется, тщетно. Вряд ли человек, который выслушал бы его с подлинным интересом, мог принадлежать к числу лиц, ночующих в дешевом отеле «Атланта».