Золотой след - [40]

Заполночь сосед Соломка увел Андрея к себе, чтоб чаем напоить и на пару часов уложить в постель. Дорогой старик сообщил, что Мирон Миронович снарядил подводу в Ропск за Павлой — телеграмму дала, что приезжает.

Андрей встретил это сообщение как само собой разумеющееся. Еще бы Павла не приехала хоронить дядю Петра, который так любил её. Соломка восхищался Павлой — и умна, мол, она, и сердечна, и красива. Потом, пока они шли Вавила Тимофеевич и про Петра много говорил. Хотя у Андрея разболелась голова, чему, конечно, нельзя было удивляться — столько событий пережито, — но он следил за мыслью старика. Получалось, что тот вроде бы оправдывался. «Крут был парень, — вспоминал Вавила Тимофеевич, — я ему слово, он мне три. Как же, говорю, это получается? Не лучше ли тебе, Петро, чем пушки новые придумывать, землицу-матушку на родине обрабатывать? Все, мол, говорю я ему, переменится, а крестьянский труд извечен: быть хлебу, быть мужику русскому. Он тут оборвал меня и в крик: глуп, мол, ты, старик, из ума выжил. Во как…»

Не в тот час, когда можно слушать, заговорил Соломка, а унять его было невозможно. Старик не замолк даже, когда к дому своему подошел.

До крайней степени уставший, разморенный теплым чаем Андрей, едва он забрался после разговоров на полати, куда были брошены старая шуба и подушка, тут же не подвластный себе заснул. Только в последний миг перед сном успел подумать: а не Соломка ли все же пробудил в нас нашу совесть и подсказал Петру его последнее решение быть похороненным в родной Ясеневке?

6

Семен Никифорович шел за гробом рядом с Павлой. Внучка держала его под руку. Он был угрюм, глядел себе под ноги. Лицо его казалось безучастным к тому, что происходит. Там, на поле, вчера он в ярости попытался бросить вызов судьбе, а сейчас старому, много повидавшему на свете человеку ни к чему было выказывать свои страдания — беда свершилась.

А рослую стройную Павлу посторонний человек никогда бы не принял за внучку шагающего рядом с ней человека: в черном платье и черной шали вероятно, материнской, — Павла казалась намного старше своих лет, — только румянец на лице, который даже в день похорон не исчез, выдавал её молодость.

Андрей и Мирон Миронович шли следом за Павлой и стариком. А совсем впереди, сразу за гробом — Павлина Степановна с невестками. Андрей видел, как сгорбилась Люда, и ему передалось её страдание, она не плакала ни вчера, ни сегодня, все горе держала в себе и сейчас, видно, крепилась изо всех сил, так что в конце концов старая Павлина, сама еле волочащая ноги, взяла Люду по руку, чтоб поддержать её. Вслух плакала только Лариса, и это раздражало Андрея.

Гроб везли на телеге, потому что расстояние от Зацепинского дома до кладбища было не менее трех километров.

Андрей не увидел Федора в процессии и оглянулся. Его ослепило солнце. Оно светило в спину идущим на кладбище людям и, значит, освещало открытый гроб. Словно бы для того, — подумал Андрей, — чтоб Петро в последний раз полюбовался красотой Ясеневского неба.

Обидно было за короткую человеческую жизнь, когда так богата природа красотой — неистребимой, доступной всем, — живите, люди, хоть по тысяче лет, и красоты этой не убудет, хватит на всех.

Больно кольнуло у Андрея в груди. Но он не отвернулся, продолжал, сощурившись, вглядываться в толпу. И увидел наконец Федора. Он шел рядом с полной русоволосой женщиной, которая, как Павла, покрылась чуть ли не до бровей черной шалью, чтоб как-то спрятать свою женскую красоту, тот же дар природы, — но во всем её облике, в её походке, в осанке, во всех самых незаметных её жестах, — она тихо переговаривалась с Федором, — все легко замечали, до чего прекрасна эта не совсем уже молодая русская крестьянка. Андрей удивился — кто это? Но быстро понял: Марьюшка! Та самая, из Лобановки!

«Федя, Федя, — подумал Андрей, — и столько лет ты искал замену своей любви»…

Мирон Миронович легонько подтолкнул Андрея локтем.

— Кого ищешь?.. На ноги хоть не наступай.

Андрей промолчал.

— Корреспондент из газеты приехал, — опять прошептал Мирон Миронович. — И председатель — бросил совещание, прискакал.

— Ну и что?

— Митинг надо провести на кладбище. Фронтовика хороним. А старик уперся — ни в какую.

Андрей не понял.

— Какой старик?

— Да Семен Никифорович. Не надо, говорит, слов — и все тут. И Соломка его поддерживает. — Мы не власти, чтоб митинговать.

Андрей глянул на стройную Павлу, на уверенно шагающего, но все-таки сгорбившегося Семена Никифоровича, помолчал, подумал и сказал:

— Знаешь, Мироныч, не будем перечить старикам. Их воля…

На этот раз Мирон Миронович промолчал. «Победа принадлежит всем, неожиданно подумал Андрей. — Чего тут в самом деле митинговать».

В последние минуты перед тем, как должны были закрыть гроб, Андрей глянул на лицо Петра. Думал, скажет — «Прощай, друг», громко, не стесняясь молчащих рядом людей. А не вышло слов. Увидел неизменившиеся черные с изломом брови и не поверил, что Петр мертв, что сейчас его накроют крышкой, опять заколотят гвоздями и опустят навсегда в могилу. Не поверил.

Федор, держа с кем-то на пару крышку, плечом отстранил от гроба Андрея. Чуть отойдя, Андрей выпрямился и увидел — Люду. Лицо у неё было бледное, цвета хорошо выбеленного полотна. Рядом с ней стояли какие-то незнакомые люди, казалось, не понимающие, что происходит, моргали глазами.