Меня этим летом тянуло познакомиться и поговорить со Шмелем, прежде никак это не удавалось. Мне внушали — мудрец не любит бесплодных разговоров. О чем я речь с ним заведу? В моей памяти оживали имена ушедших друзей, отнятых у жизни голодом босоногого детства, войной. Может, пожаловаться, что другая молодежь пошла? Но что я этим докажу?
А время шло. Только закончился в колхозе сенокос, последнее сено на торфянике застоговали. Дел поубавилось, попозже народ стал просыпаться. И в такой вот день вдруг одноглазая Ольга, моя хозяйка, растолкала меня ни свет ни заря и говорит: — Вставай, слышь! Степанида в селе появилась. — И глаз её единственный горел испугом.
Я знал — Степанида редко приносила от Шмеля добрые вести, все больше предостережения передавала. Кто же она такая? Мало что знали люди из прошлой её жизни. Была боголюбивая монашка. Но вот однажды, рассказывают, настоятельница неизвестного нам монастыря послала монашку по какому-то делу в другой монастырь, и в дальней дороге подстерегла беда. Красивую монашку остановил на проселке верховой цыган. Спешился и стал приставать с любовью. Произошла у них схватка. Цыган однако сумел своего добиться, но исцарапан был до крови. В отместку насильник хлестнул истерзанную им женщину кнутом, рассек бровь и щеку. С той вот поры одна половина лица у Степаниды из-за шрама свирепая, другая — улыбчатая. Подходит к людям, все глядят — какой стороной повернулась к ним, и не так слова её опасны, как выражение лица. В монастырь она не вернулась, пряталась в лесу, ожидая, когда рана заживет, и, должно быть, случайно натолкнулась на домик Шмеля. Мудрец её стал лечить. Приглянулась она старику, показала себя толковой помощницей.
Так вот, — эта самая Степанида появилась вдруг в селе, и народ, конечно, заволновался. Шла она, на людей не глядя, и только у дома Приходьки остановилась.
У нас в Забаре полдеревни Приходьки. Этот, Тарас Григорьевич, тракторист и бригадир по совместительству. Трактор вой Тарас Григорьевич в гараже после работы не оставляет, тем более в поле. Днем ли, ночью Приходько дома, и трактор напротив окон стоит, как стражник. Только, конечно, кто кого стережет.
Степанида обошла трактор и постучала в окно. Оно отворилось.
Разговор с хозяином был долгий. А когда Степанида ушла, Приходько поторопился к трактору. Завел и загрохотал по селу. Первым делом свернул к мосту, взял курс на Заречье, где плотники ставили дом для нового агронома. О чем-то поговорил с шабашниками и к гаражу заторопился, где механизаторы ремонтировали прицепы. Тут указания дал, а потом через лозняк, чтоб покороче, вернулся в село, к своему дому и дальше уже пешком пошел по избам.
Наконец я с ним повстречался и узнал в чем дело. Оказалось, указ он получил от Степаниды — собрать завтра мужиков, которые поактивнее, Шмель их будет ждать для беседы у голубого дуба. Конечно, у кого не было срочных дел, соглашались с приглашением. Это редкий случай, когда Шмель изъявлял желание встречаться с забарцами. Значит, разговор есть. Скоро страда, а людям, по всему видно, наплевать на это, начальству, мол, виднее, — газеты читает, чай пьет, и хорошо бы только чай.
Я пристал к Приходько, как репей, — пойду, мол, с вами, со Шмелем хочу поближе познакомиться и на дуб голубой поглядеть, что за дерево такое диковинное.
Но Тарас Григорьевич не соглашался — не любит Шмель городских. Однако после стакана самогонки (я домой к нему забежал) — он сдался.
— Ладно, только в наши дела не вмешиваться, глаза старцу не мозолить. Понял?..
И вот день встречи настал. Мы пришли раньше назначенного часа. Разместились передохнуть у дуба. Дерево по цвету оказалось естественным. Большущее и, судя по стволу, очень старое. Может, в молодом возрасте крона и была голубоватой, затягивало испариной после дождей. Кто назвал дуб голубым — мои земляки или Шмель?
Шмель наконец показался на тропе. Лет пять тому назад я его однажды увидел в Забаре, — он не был таким длиннобородым и сутулым.
Старец сел на почерневшую от ветров и дождей лавочку, что была недалеко от дуба, оглядел всех и тихо сказал:
— Ну?
Приходько стоял ближе всех к Шмелю. С понурой головой, как провинившийся школьник. Отчего бы это?
— Ну, — повторил Шмель, так как все молчали.
Что он хочет услышать? Никто ведь не знает, зачем собрал нас. Смутно бродила мысль — ждет нашего покаяния, ибо дела в колхозе плохи.
— Я понимаю, Шмель, — сказал наконец Приходько, — тебе нажаловались.
Шмель стукнул посохом по земле.
— Я не судья вам и не начальство. Жалоб не выслушиваю. И не затем звал.
Но, странное дело, Приходько продолжал:
— Ябедники донесли тебе, что трактор ночует у моих окон.
