Золотой шар - [73]

Потом понял, что за него взялись всерьез, и приуныл. Напрасно он уверял прокурорских, что сам президент определил его дальнейшую карьеру, напрасно доказывал, что все произошедшее имеет силу непреодолимых обстоятельств. Напрасно он вообще разговаривал с комиссией — судьба его была предрешена. Ему вменили в вину смерть восьмидесяти четырех солдат, двух лейтенантов и трех прапорщиков. А еще приведение в полную негодность дивизиона ракет малой дальности типа «точка» и только что возведенной столовой. Никто не верил в то, что это капитан Чепухалин сошел с ума и учудил такой разгром. Видно, в МО решили свести со мной счеты, думал генерал, но ошибался. И очень глубоко.

Пока его мытарили, он совсем забыл о своем лице, даже брился, закрыв глаза. А когда открывал, то готов был кричать от ужаса. Лица как такового уже не было. Глаза, обычно горячие и нервные, словно погрузились на дно черной лужи, рот поблек и стал похожим на бескровный рот старика, уши вообще куда-то делись и обнаруживались только на ощупь, а нос сделался бестелесным, словно его никогда не было. В поисках информации генерал Лаптев раз десять перечитал гоголевскую повесть «Нос» и отчасти нашел некоторое сходство, что мало его успокоило. Его по-прежнему таскали на допросы и следственные эксперименты. Шили дело. Но видно, что-то в военной прокуратуре не получалось, потому что однажды ему шепотом предложили: или идешь под суд с обвинительным приговором лет на десять, или едешь в такую тьмутаракань, о которой даже он, боевой генерал, не мог думать без содрогания.

Генерал подумал — подумал и согласился на второй вариант, сообразив, что тот гарнизон, куда его направляют, просто нет желающих возглавить.

Строгая врачебная комиссия не нашла отклонений в его здоровье. Когда же он задавал вопрос относительно своего лица, ему говорили что-то насчет нервного стресса и депигментации. Впрочем, одно успокаивало: на севере все такие бледные. Ну буду самым бледным из бледных, утешал себя Лаптев.

Уже в вертолете, когда они летели над бескрайними сопками, у него произошло обострение. Летчик, который вышел из кабины, чтобы узнать, какие будут распоряжения, едва не выбросился за борт без парашюта — у генерала Лаптева окончательно пропало лицо.

Экипаж оказался опытным и лечился исключительно «ликером шасси», но все же заболел, правда, не через неделю, как генерал Лаптев, а через две. Диагноз врачей был неутешительным — мутация на фоне беспробудного пьянства.

* * *

Ген подошел к Калите и сказал виновато:

— Слушай, извини. Так получилось, что я… ну, в общем… снял… редкие кадры… Эту «дзётай» надо изловить и описать! Это величайшее научное событие!

— Да я еще вчера все понял, — сказал Калита. — А как же «шар желаний»? Глобула?

Спорить было бесполезно. По натуре Ген, как все ученые, был упорным до фанатизма, его не интересовали даже женщины, кроме, разумеется, приятельницы Рахиль Яковлевны Нищеты. Но это была скорее дружба, чем любовь, дружба, скрепленная общими интересами, а не чувствами.

— Еще неизвестно, существует этот «шар» или нет. Глобула — вообще, выдумка коллеги Яблочникова. Существование ее никто не доказал. А «дзётай» — рядом, близко, его можно пощупать руками.

— Если удастся пощупать, — высказал сомнение Калита и подумал о том, что Ген хороший теоретик, но никудышный практик.

— Да брось ты. Все будет нормально, — храбрился Ген, а у самого на душе кошки скребли.

Боялся он, как перед дальней дорогой. А еще сомневался, найдет ли тот переулок. Хотелось почему-то долго плевать через левое плечо, чтобы не сглазить удачу.

— Ну, а потом что? — спросил Калита. — Выберешься?

— Выберусь! — пообещал Александр Ген. — Найду эту «дзётай» и выберусь.

— А Глобула?

— Глобулу сам найдешь.

Они обнялись.

— Ну, не поминай лихом, — сказал Ген.

— А ты будь осторожен. Мало ли что. Не суйся, куда не надо. И вообще…

На рассвете они ушли. Солнце катилось на восток. Оно непривычно грело не левый, а правый бок. Несколько раз Калита ловил себя на том, что ему по привычке хочется повернуть в другую сторону, чтобы солнце светило слева.

Идти утром по холодку было легко. Они специально встали в три часа. Улица за улицей, перекресток за перекрестком. Порой мертвый город походил на китайские кварталы, порой разбегался бульварами так широко, что, казалось, они попали в мертвый лес. «Гемусы» попадались все реже. Среди них Калита заметил несколько красных особей и пожалел, что с ними нет Гена. Вот было бы радости, с усмешкой подумал Калита. Поначалу «гемусы» еще сидели на крышах и хлопали своими яркими крыльями, а потом вдруг исчезли, словно не в силах были пересечь невидимую границу. В пять Венгловский сказал:

— Командир, мне кажется, я чую воду.

— Я тоже, — сказал Калита, облизывая пересохшие губы, — но молчу, боюсь сглазить.

Воды было мало. Из расчета кружка на брата в день.

— Если повернуть на десять градусов к западу, то точно выйдем к реке.

— Сейчас посмотрю.

Он на всякий случай достал «планшетник», который вдруг показал местность.

— Ура! — радостно, но тихо воскликнул Чачич.

— Сработала хреновина, — обрадовался Дубасов.

Один Жора Мамыра выглядел удрученным — Юлечка ушла в другую сторону, искать какую-то таинственную «дзётай». Сколько Жора ее не уговаривал, она не захотела бросать своего любимого профессора. Теперь Жора все чаще оглядывался назад. Но как только он представлял гневные глаза Калиты, его желание незаметно сбежать испарялось, как иней на солнце. Ведь, как пить дать, догонят и накажут, думал он.