Золотой ретривер - [23]

Оратор на секунду замолчал и это было его ошибкой. Один с его «товарищей» подошел поближе, замахнулся маленьким кулачком и направил всю кинетическую силу в сторону потерпевшего:

— Speak white!

Потерпевший же, в свою очередь, не смог увернутся оттого, что головокружение мешало ему среагировать на удар, и упал на сухой грунт, где даже трава не росла. А возможно именно головокружение являлось причиной столь бурной речи. А теперь, когда он поражен, как он покажется мамочке в таком виде?

Марк, наблюдавший за всем этим с самого начала, знал, что не может ввязываться во все это, ибо высока вероятность того, что он нарушит пространственно–временной континуум. Когда парни ушли по своим тропам, Марк все же подошел к малышу, спросил как он себя чувствует, помог ему встать и дал носовой платок, чтобы тот вытер красные пятна со своего лица.

— Спасибо, дядь.

Кто знал, что встреча прошлого и настоящего так сильно изменит жизнь десятилетнего парня? Обочина, объездная дорога, что–то второстепенное не должно возвышаться на пьедестале сознательности.

Громкий звук с улицы настолько осмелел, что решил сравняться в величии с песнями Высоцкого и встрепенуть дремлющего Марка. Это была автомобильная сигнализация. Но явно не принадлежащая Крайслеру. Наверняка опять уличные мальчишки резвятся. Марк поглядел на свои наручные часы, которые он до сих пор не снял. Они кричали о том, что сейчас ровно один час дня. Марк привстал, потрепал свои коротко стриженные волосы и отправился в сторону своей спальни, где сейчас должен почивать Ян. Так оно и было. Марк же знал, что могло помочь ему же завестись после короткого сна. Он шел в гостиную, где на титрах красовалось имя Томаса Ньюмена. Один черт знает кто это такой. Как оказалось впоследствии, чертов в этом мире довольно много.

Руки Марка полезли на сей раз в потайное, как самому Марку казалось, место за шкафом, стоявшим, как казалось, вплотную к стене, да так, что лезвие ножа не просунешь. Но уже через несколько секунд Марк доставал оттуда маленький пакетик с таблетками. Может именно этот пакетик не даст ему упасть в пропасть. Пропасть, в которую он летит — ужасная пропасть, опасная. Тот, кто в нее падает, никогда не почувствует дна. Он падает, падает без конца. Это бывает с людьми, которые в какой–то момент своей жизни стали искать то, чего им не может дать их привычное окружение. Вернее, они думали, что в привычном окружении они ничего для себя найти не могут. И они перестали искать. Перестали искать, даже не делая попытки что–нибудь найти. Я буду репетировать свои похороны 666 раз. Но прежде я должен убедится, что бросаться с машины яйцами по прохожим так же круто и весело, как и слушать Waka Flocka Flame.

Марк достал перочинный ножик откуда–то из своих штанин, после чего принялся кромсать пакетик. Захватив на палец крошечную часть, он употребил ее перорально, запив глотком воды.

Кто прибыл первым? Я. Кто бежал на месте? Вы. Кого вы пытались найти и отомстить? Но все это время я был перед вами. Я уже на другом уровне, у меня скоро будет собственный музыкальный лейбл. Игроки не умирают, и когда я проиграю, я встану на ноги для того, чтобы побеждать. Пускай даже буду прыгать по ступенькам туда–обратно. Идеальное предложение? Я не идеален. Но я пытаюсь двигать карандаши, а не рисовать с помощью трафарета. И делать это вручную так, чтобы меня уважали. Мне знакомо чувство, когда вы имеете дело с достижениями. Вас критикуют, вместо того, чтобы осыпать комплиментами, как космической пылью. Вот что сделало вас тем, кем вы являетесь, а не тем, кем стали. Но как вы сможете выиграть? Торчать на амфетаминах? Они чертовски дорого стоят. Шесть миллионов способов умереть, пойдите вперед и выберете один. Я думаю, что один из нас должен пойти вперед, в пещеры, для того, чтобы расставить свечи. Разыскиваемый за кражу, они сказали, что я буду нести ответственность. Я не могу определить, что является реальностью, а что — вымыслом. Вижу, что вы могли бы выиграть, но вы потеряли хватку.

С новым глотком жизни Марк может приняться за извлечение нужной информации на карты пополнения телефонного счета. В то же время, сны Яна блуждали по тропинкам, которые они же создавали, а время наслаивалось само на себя.

" — Да, я знаю, но…

— Но ты почти с ней не говорил.

— Ну, верно, но…

— Такое впечатление, словно ты даже избегаешь ее.

— Впечатление, наверное, и такое, но…

— Я в тревоге… Она слишком мила… Лучше поберегись.

— Поберечься? А почему еще, на твой подслеповатый взгляд, я стараюсь держаться от нее подальше? Я берегусь! Потому что она слишком мила! Она добра, нежна и опасна. Следует быть с нею поосторожнее…»

Сказать по правде, оба кузена, находящиеся в одной квартире, тревожились. И боялись. Ибо дело было не только в «загадочной девушке»: вся маленькая «общая» семейка была доброй, нежной и опасной, от дедов до последнего червячка–детеныша. Они стали небезразличны. И по мере того, как в сердце разрасталась раковая опухоль этого чувства, сердце набухало страхом. «Сердечная избыточность». Самый коварный недуг, зачастую поражающий тот мифический орган, что гонит жизнь по жилам: щемящая ишемия, осложненная аритмией страха. Детская игра «холодно–горячо» в степени лихорадки. Мы тоскуем по близости — и почитаем ее за яд, когда она ниспослана. Мы сызмальства учимся остерегаться близости: «никогда не раскрывайся» — учимся мы… Неужто ты хочешь, чтобы чьи–то грязные заскорузлые пальцы теребили сокровенные фибры твоей души? Никогда не бери конфетку у незнакомца. Или даже у друзей. Стащи тайком мешок ирисок, когда никто тебя не видит, но не принимай, никогда не принимай от чужих… Неужто ты хочешь быть кому–то обязан? А главное — забудь о заботе, забудь навсегда. Ибо забота, симпатия заставят тебя опустить мост своего замка и высунуться из панциря…