Золотой плен - [45]

– Капитан Катье, – повторил Торн и добавил уже без насмешки в голосе: – Я бы произвел вас по меньшей «ере в майоры.

Она улыбнулась.

– Это было очень давно. Воспоминания почти стерлись.

– Не отказывайтесь от них. Иногда нам ничего больше не остается.

На мгновение она увидела глубокую печаль в синих глазах, но Торн быстро захлопнул створки и указал на еду и кружки, наполненные свежей водой.

– Каплун зажарен в самый раз. И вино лучшее, что есть в погребах его милости. – Бекет увидел, как в ответ приподнялись в улыбке уголки ее губ. Он встал и галантно поклонился. – Ужин, достойный... ну, может быть, не принца крови, но уж полковника с владелицей замка – вполне.

Улыбка померкла. Катье молча принялась резать хлеб.

Бекет сел с нею рядом, посмотрел, как она положила в рот кусочек хлебного мякиша. Катье. Кэтрин. Нет– Катье. Губы невольно сложились так, словно он произносил это имя вслух.

Заглянул ей в глаза. Манящие глаза. Он бы всю жизнь мог в них смотреть.

Покачал головой, отгоняя глупые мысли. Когда-то давно он умел развлечь даму умной беседой, теперь же ничего не ведает, кроме службы... и мести. За них и цепляется.

– Ваш отец, – спросил Бекет, отрезая кусок сыра, – он был гусар?

– Да! Откуда вы знаете?

– Песня! Я слышал, как ее пели австрийские гусары. Говорят, ее сочинили для битвы при Зенте.

– При Зенте, – задумчиво повторила она. – Никогда не слышала, чтобы отец или Филипп упоминали такое название. Вы участвовали в ней?

– Нет. – Бекет оперся на локоть, разглядывая ее озаренные пламенем черты. – В Вене я занимался играми.

Шум дождя действовал на него успокаивающе. Приятно представлять себе, как она сидит напротив него за роскошным столом. Пламя сотни свечей отражается в ее волосах, огромный алмаз сверкает в ложбинке этой прелестной груди – нет, лучше не алмаз, а рубин, чтобы подсвечивал нежный алебастр ее кожи.

– Зента, – продолжил он прерванный разговор. – Турки стояли у ворот Вены. Но под Зентой принц Савойский разбил их одним сокрушительным ударом. После этого им уже негде было окопаться. – Глаза Бекета устремились к завесе дождя у входа в пещеру. Роскошный стол и свечи исчезли, и в голове опять воцарилась тьма. – Оказалось, турецкие крепости не столь уж неприступны, но отдельные отряды еще долго шныряли вокруг Вены. В чем я убедился на собственной шкуре. – Он помолчал и добавил, как бы обращаясь к самому себе: – Солдаты дезертировали, пробираясь к безопасности, на восток. А пленники бежали на запад...

– Тоже к безопасности? – тихо спросила она.

Бекет взглянул на нее, удивившись и вопросу, и самому себе, что обдумывает его, вместо того чтоб отмахнуться.

– К небу, – ответил он. – Первое, что я помню, это небо. Прежде был только мрак – будто дурной сон, который никак не можешь вспомнить. Я чуть было... – Он осекся и закончил уже мысленно: Я чуть было не сошел с ума. Мрак, одна долгая ночь, солнце не вставало и не садилось. Он не спал и не просыпался.

Бекет не помнил, когда точно осознал, что возле адовой ямы (Эль-Мюзир приказал вырыть ее специально для него) всего один страж. И на поясе у стража позвякивают ключи.

Он чувствовал, что женщина смотрит на него, что ее губы приоткрыты в ожидании. И взглянул на нее, пронзительно, жестко, вдруг поняв, что именно ее присутствие впервые позволило ему вспомнить прошлое, не переживая его заново.

Как все просто – накинуть свои цепи на шею часовому и задушить его тонкий смех! Спустя миг Бекет сорвал с себя кандалы вместе с кожей.

Он глубоко вздохнул, впуская в легкие влажный ночной воздух.

– Я выбрался из ямы на солнце и решил, что ослеп. Ощупью полз вдоль стены, пока не обрел способность видеть. И тогда увидел небо – огромное, синее, с белыми облаками.

Чего проще – выскользнуть через плохо охраняемые западные ворота! Он украл коня, полетел по топкой трясине болот, обступивших Тимишоару, и едва ушел от преследующих его янычар.

– Не к безопасности, а к свободе. – Он потер кулаком то место, где белел страшный рубец. – К свободе, свету, чистому воздуху.

– И вы нашли ее, полковник? Нашли свою свободу? – все тем же задумчивым голосом спросила Катье.

Он промолчал.

– Я не солдат, – заговорила она, тщательно взвешивая слова. – Но, по-моему, свобода бывает разная. Одна свобода – когда не знаешь голода, спишь в мягкой постели, топишь дровами камин, чтобы согреться... А другая – когда умеешь смеяться, слушать музыку и радоваться жизни.

Бекет растревожено вздохнул. Откуда она знает? Он приподнялся на локте, сжал в ладонях ее лицо.

– Мадам, вы слишком много видите своими огромными серыми глазами. – Он погладил большим пальцем ее щеку. – Дышать свежим воздухом и утолять жажду чистой родниковой водой – вполне достаточно, чтобы...

Катье чуть качнула головой у него в руках.

– Нет, мало. – Она положила пальцы ему на лоб, едва касаясь. – Иногда ваше лицо становится каменным, а глаза не видят ничего вокруг. Ваша свобода не будет полной, пока демоны, бушующие у вас в груди, не будут изгнаны навсегда. А до той поры вы не сможете ни надышаться свежим воздухом, ни утолить жажду.

Ее рука приятно холодила воспаленную кожу. Он закрыл глаза и провел ею по своему лицу. Потерся губами о ладонь, поцеловал каждый палец.