Золотой плен - [43]

Думай! – приказала она себе. Еще одно затруднение, сколько их ты уже преодолела в Сен-Бенуа, чтобы не дать дому развалиться ?

Катье пощупала нижнюю юбку. Не полотняная, а муслиновая, тонкая, как носовой платок. Но выбора нет. Как могла, выжала ее, натянула мокрую ткань через голову, завязала тесемки. Сойдет, решила она, приподняв материю и глядя сквозь нее на просвет.

– Я сейчас, полковник. – Катье наклонилась над озерцом, намочила платок и стерла с себя дорожную пыль, которую не удалось смыть дождю.

Бекет провел рукой по высушенному крупу коня и прислушался к шуршанию одежды за спиной. Весь день он предвкушал сладость своей мести и мысленно отрабатывал удар шпаги, что пронзит сердце Эль-Мюзира. Но эта женщина... Эта женщина все время стоит на пути его жестокости.

Смутно он понимал, что навлек на нее нелегкие испытания. Как ни тяжела ее жизнь, она все-таки знатная дама. Его вдруг пронзила внезапная, как вспышка молнии, мысль, что он даже отдаленно не может себе представить, что она чувствует.

А представить хочется... и не отдаленно, а вблизи. Этой ненастной ночью ему вновь не терпится искупаться в ее гневе, в ее страсти.

Непрошенные думы выводили его из равновесия, и он резко обернулся, чтоб избавиться от них.

– В конце концов, мадам, сколько можно натягивать рубаху?!

Она сидела перед струйкой воды, склонив длинную стройную шею в обрамлении нескольких золотистых прядей. Рубашка липла к еще не высохшему телу и казалась почти прозрачной. Сквозь нижнюю юбку тоже все видно, как сквозь вощеную бумагу. Он вообразил, как плавно эти просвечивающие стройные лодыжки и розовые икры переходят в мягкие уютные бедра, и кровь его вскипела.

– Господи Иисусе! – прошептал он.

Катье подняла голову и зачарованно посмотрела на него. Потом заморгала и, кажется, взяла себя в руки.

Повернувшись спиной, она снова опустила в озерцо платок.

– Еще секунду, полковник, – откликнулась она спокойным голосом, но Бекет видел, как дрожит в воде ее рука.

– Простите, мадам. – Он повернулся к Ахерону.

Во всем теле ощущались беспокойство и напряжение; Бекет закрыл глаза и взъерошил волосы.

– Господи Иисусе! – повторил он, чувствуя, как безумие все больше овладевает им.

Прежде потребности его тела удовлетворить было проще простого – мало ли куртизанок или полковых маркитанток? Но теперь мысль об этих женщинах внушала отвращение. Теперь ему требовалось нечто большее, изнутри его точил более сильный голод.

В уме он проклинал ее: лгунья, изменница... но проклятия казались какими-то слабыми, бесцветными. Он стиснул кулаки и завел песнь, что так долго питала его жгучую ненависть: Hiiradam... Однако ненависть и гнев тоже не откликались на его зов. Перед глазами стоял только золотистый образ. Образ... его безумия.

– Я готова, полковник. Торн повернулся.

Она сидела на ворохе листьев, обхватив руками колени, как следует подоткнув юбку. Бекет безжалостно подавил бушующий в крови огонь и ушел в себя, точно готовясь к битве.

– Мадам. – Он поклонился. Потом снял мундир и камзол.

Глаза ее сузились, когда он начал медленно приближаться к ней с провизией, купленной у пастухов. Почти стемнело, но он все еще видел се глаза. Катье чувствовала явную неловкость, его резкие движения стесняли ее.

Бекет бросил ей хлеб и сыр.

– Ужинать пора.

Он набрал охапку сухих веток и листьев и опустился на колени рядом с ней. Ощущая на себе ее взгляд, он заставлял себя думать только о том, как бы половчее разложить костер.

Вытащил из мешка огниво, чиркнул о кремень, и по сухим листьям побежал крохотный огонек. Откинув упавшую на лицо прядь, смерил взглядом Катье.

– Тепла большого не даст, но хоть немного обсохнем.

– Чудесно, – отозвалась она, глядя в огонь. – Как раз то, что надо сырой летней ночью.

Она улыбнулась ему. Золотистые локоны соблазнительно свисали по обеим сторонам лица, а серые глаза светились доверчиво и ясно. Полотняная рубаха, не созданная для женских форм, облепила высокую грудь и влажно поблескивала в свете костра.

Катье вдруг нахмурилась.

– Опять у вас на виске кровь. – Она привстала на коленях и промокнула висок влажным платком. Потом, чуть наморщив лоб, тщательно убрала волосы с его лица. – Наверно, веткой зацепило. Как я раньше не заметила?

От ласкового прикосновения голова у него пошла кругом. Ни грана кокетства – одна материнская забота. Никто и никогда к нему так не прикасался. Он сдержанно выдохнул и отстранил ее руку.

– Я не калека, мадам. – Впрочем, в голосе не слышалось обычной жестокости.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Я знаю. – Снова села на пятки, обхватила себя за плечи, ощущая на спине влагу рубашки, и произнесла так тихо, что он едва расслышал слова за шумом дождя: – Простите, полковник. Мне следовало бы запомнить, что вы не любите, когда кто-то касается... ваших ран.

Глаза его затуманились, лицо казалось высеченным из камня.

– Я слишком долго провел в обществе солдат, мадам, и не привык...

– К чему? – вырвалось у нее, но она сразу пожалела об этом. – Не надо, не говорите!

Она устала, измучилась, но не могла отделаться от непонятного подъема и возбуждения. Новое странное чувство смущало и тревожило ее, потому она поспешно взяла мешок с провизией и принялась хлопотать над ворохом листьев. Но пальцы мгновенно онемели при звуках его голоса.