Золотой огонь Югры - [19]

Ворота загона распахнул резко, широко. Олени, сбившиеся в дальнем углу серой кучей, испуганно прядали ушами, задирали блестящие черные носы, встревоженно принюхиваясь к запаху дыма. Еремей, приблизившись вдоль изгороди к стаду, взмахнул руками: олени заметались, ринулись плотной, колыхающейся массой к выходу, проскользнули на волю и растеклись широким веером в ельник — затрещали ветки, качнулись деревца; прошумело волной уже вдали, и стихло.

Глядя прямо перед собой, Еремей вернулся к берегу. Подобрал на ходу топор, подозвал Антошку.

Вдвоем они прикладами и топором разбили в щепки один из обласов. Второй перевернули днищем вниз, столкнули в воду. Парамонов и Степан исподлобья наблюдали за ними. Мальчики, не взглянув на них, не спеша сели в лодку и отплыли.

— Ну, гаденыш, мы ишшо встренемся! — заорал Степан.

Антошка, сидевший на дне обласа, вздрогнул, съежился.

— Распрямись! — зашипел Еремей. — Пусть видят тебя смелым, пусть знают, что мы их не боимся!

Он мерно взмахивал веслом, голову держал высоко, гордо.

— Я не за себя боюсь, — Антошка расправил плечи. — Я о стойбище нашем думаю. У нас ведь тоже один из этих остался — Иван.

Еремей нахмурился, промолчал, стал грести быстрее, злей.

Степан и Парамонов, пошатываясь, укрепляясь в позе поустойчивей, проводили глазами облас, пока тот не скрылся за стеной кедрача на мыске.

— Ну, развязывай! — Степан, пригнувшись головой к коленям, задрал над спиной руки. — Никто ведь, окромя нас самих, не сслобонит.

Парамонов, дергая зубами хитросплетения тынзяна, ослабил путы, а затем и развязал их, но вот с брезентовым ремешком ему пришлось повозиться. Тычась носом в запястья партнера, вцепившись зубами в тугие узлы, тянул их, терзал, пытался даже перекусить, пережевать.

— У-у, иуда, затянул, постарался! — Степан свирепел, сжимал пальцы в кулаки, пытался ткнуть ими в нос приятеля. — Выслуживался перед зверенышем, каин. Шкуру свою спасал!

— Не гневись, Степа. Остячонок ведь в лоб мне целил. — Парамонов наконец вздохнул облегченно: — Ну, кажись, все.

Степан, вяло пошевелив кистями, стряхнул ремешок. Посжимал затекшие пальцы, поразглядывал их с легким недоумением. Потом неспешно достал из-за голенища нож, просунул его между связанными руками Парамонова, распластал путы. Поглядывая на стенку избушки, где дотлевал черный, обуглившийся узел награбленного добра, выковырял из песка наган с квадратной дырой вместо барабана, выбитого пулей.

— От-те, язви его, волчонка. Чего натворил! — покачал обескураженно кудлатой головой. — Двух таких здоровенных мужиков острамил. Посадил, можно сказать, голым задом в крапиву… Зачем ты ему про сродственников-то наплел? Быдто увезли их.

— Дык как же, Степушка. — Парамонов хозяйственно сматывал остаток аркана. — Узнал бы, что мы порешили евонную семью, и ухлопал бы нас. — Сунул тынзян в карман шинели. Поднял изуродованную винтовку. — Как думаешь, Степа, получится хучь бы обрез? Аль выбросить?

— Выкинь! Я того щенка голыми руками возьму… — Степан, откинувшись, дотянулся до бутыли. Взболтнул ее, поглядел через остатки розоватого спирта на свет. — Будешь пить шайтановку, ай нет?

— Как не буду, как не буду! — забеспокоился Парамонов…

Они, захмелевшие, сидели у костра, разведенного из сухих, жарко полыхающих щеп обласа, и голодно поглядывали на закопченный казан хозяев стойбища, в котором, исходя аппетитным паром, доваривалась уха из приготовленных Сатарами запасов рыбы, когда за дальним песком вверху по течению показалась медленно ползущая серединой реки лодка.

— Глянь, никак их благородие возвертаются? — Парамонов испуганно вскочил, прищурился подслеповато.

— Он самый… — Степан тоже поднялся, замедленно, нехотя. — Один, чегой-то. Выходит, прими господи душу раба твово Кирюшки?

Мужики понимающе переглянулись и направились к берегу: Степан вразвалку, косолапя; Парамонов, опередив его, мелкими, прыгающими шажками.

— С возвращеньицем, вашбродь! — крикнул он медовым голосом.

Арчев с трудом повернул голову и, устало, вразнобой, ворочая веслами, направил лодку к берегу.

Степан вошел по пояс в воду, схватил лодку за нос, дернул на себя, и, перехватывая борта, толкнул к берегу. Арчев обессиленно уронил руки меж колен, свесил к груди голову.

— Где… остячонок?.. Живой?.. — заглатывая слова, спросил с частыми всхрипами. — Вы… не покалечили… его?

— Дык чего ему исделается? Живой стервец, — отводя глаза в сторону и делая постное лицо, смущенно начал тянуть Парамонов.

— Сбег шаманенок! — решительно оборвал Степан это несмелое бормотание.

— Что-о-о? — Арчев удивленно посмотрел на него снизу вверх. — Упустили? Не справились с ребенком? Какого-то сопливца не смогли удержать? — Ощерился, вскочил, но снова рухнул на скамью, схватившись за поясницу. — Пропади оно все пропадом: и весла эти, и спина, и вы, дурачье безмозглое! — Ударил в отчаянии кулаком по борту. — Живо за весла!

— Дык, эт самое, вашбродь… Ушица тама преет, — неуверенно повел рукой в сторону костерка Парамонов. — Можа, похлебаем сперва?

Арчев уставился на него бешеными глазами, но не проронил ни слова.

— Слушаюсь! — Парамонов резво прижал руки к бедрам, вскинул бороду, вытянулся в струну. И тут же кинулся к лодке, где уже сидел Степан, проворно вскочил в нее, схватился за весло.