Золотой медальон - [13]

ЧАСТЬ II

После похорон матушки Пелагея Степановна помогла мне уложить в фанерный чемодан вещи, снабдила официальной бумагой с печатью, что я еду в город Караагач к матери, зашила мне часть денег вниз рубахи. Ей хотелось, чтоб я надел в дорогу новые брюки, но мне необходимо было их беречь, в заплате матушка зашила золотой медальон. Положи я их в чемодан, мог бы быть ограбленным, а семейная реликвия утрачена. Мне удалось убедить Пелагею Степановну, что новые брюки истрепятся в дороге, их нужно поберечь.

Сажая меня в вагон, она просила:

— Гриша, ты пиши мне. И обязательно приезжай, если тебе там будет плохо — и, даже, как мне показалось, смахнула слезу.

— Да, — вслед напомнила мне она, — когда будешь в Москве билет компостировать, не забудь дать матери телеграмму, чтобы она тебя встретила.

И так, я в тринадцать лет остался один, и вынужден был покинуть могилу своей бабки и деда, свой Дворец, мраморных львов у входа, цветущий парк с прудом, его лебедей и ехать в южную Сибирь к неизвестной мне матери, где говорят, полупустыня и еще лежит снег и ни какой растительности. Детство кончилось, начиналось унылое отрочество. вспомнились строчки из сказки «Еду туда, не зная куда, за тем, не знаю чем».

Я сошел с поезда и, оглядываясь по сторонам, пошел по перрону. Ни какой женщины на перроне не было. Ко мне подошел высокий седой мужчина. Он спросил:

— Ты Григорий Кузнецов?

— Григорий Кузнецов? Это меня Вы спрашиваете? — удивился я. Но вспомнив что это фамилия матери, ответил, — Да.

Мужчина представился:

— Меня зовут Иван Иванович. С твоей мамой мы соседи. Я получил телеграмму и решил тебя сам встретить. Мать в больнице и не знает о твоем приезде. Подожди меня здесь, нужно нанять какой нибудь транспорт. И он ушел, оставив меня разглядывать унылый пейзаж. Минут через пятнадцать Иван Иванович издали махнул мне рукой, стоя около брички. Мы сели в нее и поехали. Здесь и снег еще толком не сошел, около низеньких землянок вообще виднелись сугробы, а ветер уже гнал пыль. И небо не привычно высокое, бездонное, как огромная дыра от горизонта до горизонта Даже страшновато стало Вот на низкой лошадке проехал местный житель. Еще через километр, человек на верблюде попался нам и снова невзрачные землянки, но уже чаще попадаются.

Мы остановились. Иван Иванович расплатился с хозяином брички, и мы пошли во двор. Несколько плохо одетых мальчишек, посмотрели нам в след.

— Мои новые друзья. Как–то я с ними сойдусь? Может и драться придется, — подумалось мне довольно равнодушно.

Мы зашли с Иваном Ивановичем в коридор. Он сказал: «Вот ваша дверь, а это наша. Я здесь с женой Лидой живу». И отворив дверь, пропустил меня вперед. Комнатушка, в которой жила мама, была совсем крошечной. Две кровати, между ними столик у окна. У стола две некрашеные табуретки. В одном углу печка, рядом умывальник и ведро с водой. В другом углу за занавеской какие–то вещи.

Иван Иванович снова сказал:

— Поставь чемодан, возьми ведро и пойдем. Сарайчик ваш угольный покажу и удобства, верней, неудобства. Печь уже две недели не протапливалась. Поставим чайник и ужинать будем. Молчишь, удивляешься условиям, в которых живет твоя мать? Я тоже не здесь родился, а в Петербурге, судьба завела сюда.

Пока я набирал уголь в ведра, а он собрал охапку дров. Когда мы зашли в помещение и сложили все это у печи, он повел меня к колодцу.

Принесли воды, Иван Иванович разжег плиту и поставил чайник. Я разложил чемодан на кровати, вытащил комковой сахар, молоко сгущенное в двух банках, консервы мясные и рыбные, сухари и выложил все это на стол.

— О–о–о! Да ты богач! — удивился Иван Иванович. Это хорошо, а то мать вернулась бы а в доме ничего. У меня есть хлеб и немного картошки. Пенсию еще не дали, — смущенно оправдывался он, категорически отказываясь открыть консервы и банку с молоком, и только снова смущенно сказал:

— А кусочек сахара с твоего разрешения, возьму. Приятно попить чай с сахаром. Недавно карточки отменили. Теперь, если деньги есть, то свободно покупать все можно.

— У меня много денег, — похвалился я.

— Много, денег не бывает. Но я рад за Элен. Извини, Гриша мне приятно твою маму Елену, так называть. Ты вот что, умывайся, попьем чай и ложись спать. Небось, устал с дороги. А завтра утром с 10 до 12 часов посетителей в больницу пускают. Я тебя отведу. Только бы она не очень разволновалась. Ляжешь спать, закройся на крючок, а уходишь, вот замок висит, закрывай дверь с другой стороны. И от общей двери у каждого из нас свой ключ. Вижу, он здесь на гвозде висит. Дверь мы всегда закрываем. Ну все, Гоша, так тебя твоя мать называет, доброй ночи тебе.

— И вам тоже, — ответил я и в первую очередь снял брюки, распорол двойную заплатку, достал медальон, осмотрел комнатенку, куда бы его спрятать и без труда нашел у окна, под потолком расщелину, удостоверился, что она не очень глубокая и сунул тут заветный узелок, впервые подумав, вот мама обрадуется. Женщины любят все блестящее. А главное, придется привыкнуть к тому, что я теперь Гоша, Гоша Кузнецов.

На следующее утро Иван Иванович зашел за мной и повел меня в больницу. На мое удивление это было огромное одноэтажное здание с широким огороженным двором, в котором росли и кусты и деревья. Но на них еще едва проклевывались листочки. Иван Иванович объяснил: