Золотой ключ - [37]

На бумагу упала тень. Сааведра нахмурилась и чуть отодвинулась на скамье, подставляя солнцу портрет.

— У него кривой зуб, — заявил Сарио. Сааведра заскрежетала своими — идеально ровными — и процедила, почти не разжимая губ:

— Зубы я не пишу.

— Надо писать. Нельзя скрывать изъяны.

— Да ну? — Она удивленно изогнула брови. — А я думала, цель иллюстратора — заслужить признательность своего объекта. Иначе можно оказаться не у дел.

Он поморщился.

— Да ты просто в него втюрилась. Как и все девчонки в Мейа-Суэрте.

— Да, у него кривой зуб, — спокойно согласилась она. — Но это его не портит.

Она была права.

— Ага, ведь он так часто демонстрирует ослепительную улыбку, что никто этого не замечает. В смысле никто из женщин. Сааведра ухмыльнулась.

— Что, завидуешь дону Алехандро? Эйха, Сарио, если надеешься стать Верховным иллюстратором, постарайся угодить тому, от кого зависит это назначение.

Он изобразил пренебрежительную усмешку.

— Думаю, он не повернется ко мне спиной, если я возьму на себя смелость заметить, что у него кривой зуб.

— Но ведь это почти не заметно, — возразила она. — И к тому же, откуда ты знаешь? Ты никогда не встречался с доном Алехандро. А вдруг ему совсем не понравится твое отношение к герцогским “изъянам”?

— Трудно писать зубы, — сказал Сарио. — Гораздо проще — закрытые рты. Я только одно хочу сказать: если ты намерена совершенствовать мастерство, надо быть к себе требовательной.

Она ответила ему язвительным смехом.

— Сарио! Да неужели ты это всерьез? Эйха, ты мне напоминаешь, что внешность дона Алехандро не идеальна. Что у него кривой зуб. А у тебя, стало быть, зубы — ровнее не бывает.

Сарио блеснул ими в волчьем оскале.

— Вот именно.

Сааведра небрежно повела плечом.

— Зубы — это важно, — согласилась она. — Но вряд ли художник замечает только их.

— А женщина? — произнес Сарио ломким хрипловатым голосом.

Сааведра вздохнула и пробормотала несколько крепких словечек на жаргоне художников. И не смутилась. В спорах Сарио всегда брал верх над ней только упрямством, а сейчас она была не в духе. Понимала, что он не даст вернуться к работе.

— Думаешь, он мне кажется красивым? Да. Думаешь, я в него влюблена? Возможно.., хотя я не вполне уверена, что настоящий мужчина стал бы упрекать в этом женщину. Настоящий мужчина слишком горд, он не допустит и мысли, что женщина способна кого-нибудь предпочесть ему. — Она одарила Сарио широкой улыбкой. — Кто-кто, а ты, Сарио, никогда не потеряешь голову из-за юбки.

Он состроил кислую мину.

— С чего ты взяла?

— Чтобы в твоем честолюбивом сердце нашлось местечко для женщины? — съязвила Сааведра. — Да что ты, дружок!

Щеки его покрылись густым румянцем, точно пятнами солнечных ожогов; впрочем, Сарио был слишком смугл. Жители пустынь, от Которых он унаследовал цвет кожи, не знают, что такое зуд и волдыри от солнечных ожогов.

— С чего ты взяла?

Она ухмыльнулась. — Я слишком давно тебя знаю.

Его рука вскинулась в сторону Сааведры и тут же опустилась.

— Да, Ведра, — сухо промолвил он, — ты меня знаешь давно. Но ты не знаешь обо мне всего.

Эти слова вызвали тревогу. Даже не столько слова, сколько его взгляд — напряженный, выразительный. Она его не выдержала, отвела глаза.

— Да, — согласилась она, — всего я не знаю. Ты мужчина. Одаренный и к тому же Вьехо Фрато. Откуда мне знать все?

— А хочешь? — Нечто странное слышалось в его голосе. Она бросила на него колючий взгляд. В этот миг Сарио был открыт перед ней, не прятался за надменностью и дерзостью, злившими многих, и за неутолимым честолюбием и цинизмом, злившими ее-. Сейчас он был точно таким же, как и пять лет назад, — одиннадцатилетним мальчишкой, неспособным ничем отгородиться от страшных мыслей, что он раньше срока узнал суть Чиевы до'Сангва, что сам прибег к волшебству, которое погубило человека из семьи Грихальва. Из его семьи.

— Могу рассказать все что хочешь. — Он не кривил душой; в голосе не было ничего, кроме горечи.

И в этот миг Сааведра поняла, что сама она вовсе не та, кем себя считает по привычке. Они уже не дети. Да и как иначе? Ведь они родились в семье, надломленной мором, добровольно замкнувшейся на себе; выживание этой семьи целиком и полностью зависит от ее способности рожать Грихальва. Шестнадцать лет — не такой уж и юный возраст; вчерашние отроки частенько становятся отцами. И Сарио совсем не ребенок. Он стерилен, но не импотент, да и Сааведра уже вполне развита и не считается слишком молодой для материнства.

Она рассеянно взглянула на бумагу, на образ Алехандро до'Веррада. И вдруг обрывочные мысли разметало открытие, что у нее ногти в блестках угля — точно в черном инее.

«Почему я сейчас об этом думаю?»

Чтобы спрятаться от настойчивости, навязчивой откровенности Сарио.

«Матра Дольча, помоги!»

— Сарио, ты — Одаренный, — сказала она медленно и внятно. Он скрежетнул белоснежными, идеально ровными зубами. И сказал так же внятно:

— И потому стерилен. Но я вовсе не слаб.

Она покраснела и впилась взглядом в незавершенный набросок славного юного наследника.

— А я имею в виду рождение детей.

Большинство мужчин — не иллюстраторы — расценили бы как оскорбление реплику о непригодности к отцовству. Но для Грихальва это высшая честь. Грихальва, способный зачинать детей, обделен Даром.