Золотой ключ, или Похождения Буратины - [3]

И вот ещё кое-что важное, тоже про слова. Иногда наши герои – особенно в раздражении – ругаются по-взрослому. Ну вы, наверное, тоже знаете всякие такие словечки на разные буквы: и на пэ, и на хэ, даже на е. Я-то, конечно, не стал бы писать такие слова нарочно. Но что ж поделать, если наши герои ужасно невоспитанные? Зато вы-то очень даже воспитанные, ведь правда? Поэтому, если вам вдруг попадётся нехорошее слово – не читайте его целиком, а зажмуривайтесь по-честному. А если вдруг не успели зажмуриться и всё-таки прочли – плюньте, дуньте и скажите волшебное заклинание: «Укроп-репа, духовная скрепа, окорми меня, грешного». От этого всё плохое распадается на целебную плесеньку и сладкий липовый медок. Которые вам уж точно не повредят.

Так-то и вы сможете прочитать эту книжку от корки до корки. И совсем-совсем не оскоромиться.

Искреннейший ваш друг и доброжелатель добрый сказочник Михаил Харитонов

Приквел. Сундук мертвеца

2013 год. 21 декабря.

Российская Федерация. Иркутская область.

Ночь.

Депутат Государственной Думы шестого созыва Викентий Виленович Пархачик маялся животом – последний раз в жизни.

Если бы он о том догадывался, то, небось, не беспокоился б из-за пустяков. Однако роковая догадка его не посетила. Поэтому он сердился. И даже – роптал.

Более всего Викентий Виленович был возмущён тем, что ему не создали условий. Нет, он не ждал японской сантехники и подогретой сидушки. Но хотя бы обычный унитаз, рулон бумаги, крючок для одежды и приватность отдельной кабинки! Вместо этого он был вынужден, приспустив полосатые бриони, раскорячиваться над суровым бетонным выемом в полу. Рядом был такой же выем, и ещё такой же, и ещё: сортир был серьёзным военным сооружением на двадцать четыре очка. Когда-то в нём оправлялось целое отделение. А может, взвод. Викентий Виленович, несмотря на многолетнее членство в думской оборонной комиссии, смутно понимал разницу между отделением и взводом. В армии он не служил, в чём не любил признаваться. Зато он стрелял из станкового пулемёта, катался на Т-84У[2], украшенном партийной символикой – два раза, – а также снимался в предвыборном клипе Владимира Вольфовича Жириновского «Слава Русскому оружию!» в костюме маркитантки.

Депутат злился ещё и потому, что внезапно случившийся понос внёс коррективы в его текущие планы. Он собирался перекинуться парой слов с Крыпатченко до того, как все сели за стол. За стол он, впрочем, тоже собирался: ему хотелось выпить и закусить. То есть хорошо выпить, плотненько закусить и ещё выпить. Он уже даже и начал: хряпнул из фляжечки. Это было необходимо хотя бы потому, что опускаться в лифте на три километра вниз ему до сих пор не приходилось. Такое событие следовало отметить: оно пополняло коллекцию нестандартных жизненных ситуаций, в которые Викентий Виленович попадал регулярно. Ему случалось заходить в синагогу в арафатке, закусывать кумыс швейцарским горьким шоколадом, писать лирические стихи в газету «Анархия!», членствовать в Счётной комиссии на втором съезде Социал-кальвинистской партии, выступать на митинге в защиту сексуальных меньшинств – в смокинге, с накладной силиконовой попой, – и далее по всем кочкам, пока не удалось осесть в ЛДПР, этом последнем прибежище оригиналов.

В партии его любили за понятливость, жизнелюбство, ну и за весёлую фамилию. Она как-то по-особенному оттеняла – а местами и подсвечивала – кругленькую, румяненькую мордку её обладателя. Это чрезвычайно развлекало Лидера.

Кое-как завершив начатое, Пархачик подтерся предусмотрительно прихваченной со стола салфеткой, убрал нехороший след с ванлааковской рубашки, накинул пиджак и вернулся в зал. Там шумел-гремел позор московский – поздний банкет. Ну, относительно поздний. На поверхности было что-то вроде четырёх утра: мрак, собачий чёрный холод и кривые ёлки в снегу. По Москве – где-то одиннадцать, самый разгар пятничного оттопыра. По своему внутреннему состоянию Викентий Виленович дал бы полночь. Какое время тикало здесь, под землёй, на спецобъекте, построенном в семидесятые на случай всеобщего ядрён-батона – затруднился бы определить и сам Владимир Вольфович, всегда имеющий мнение по любому вопросу жизни и смерти.

Помещение, где пили москвичи, пугало размерами. Это был огромный бетонный короб с гулким эхом. Подпотолочные лампы – каждая величиной с корыто – освещали ободранные стены и накрытый стол, смотрящийся в этих интерьерах несколько инопланетно.

Когда-то зал был полон секретного оборудования. Теперь от былого великолепия остались только железные лестницы, ведущие к люкам, высоченные сварные стойки с характерными дырками, – при виде их в памяти депутата шевелилось невесть как застрявшее в ней слово «крепёж», – да ещё огромная карта Земли, насмерть вмурованная в стену: два выпуклых полушария, напоминающие гигантскую жопу.

Прямо под ней, во главе стола, восседал, крепя спину и расправив погононосные плечики, генерал РВСН Фирьяз Давлетбаевич Давлетбаев.

Как и большинство генералов, Викентием Виленовичем когда-либо виденных, Давлетбаев был росточком метр шестьдесят восемь с каблуками. Лицо у него было военно-восточного типа – вместо влажного вымени, типичного для славян, дослужившихся до большой звезды, у Фирьяза Давлетбаевича на плечах росла сухая твёрдая башка, бритая под барабан. Щёки и подбородок генерала были выскоблены до какого-то неприличия, как лобок порномодели. Конские глаза его блестели бессмысленно и беспощадно.