Золотой дикобраз - [12]

Взять огромный блестящий металлический предмет Мария-Луиза категорически отказалась. Это сделал за нее Карл и тут же передал члену совета, который вручил его начальнику тюрьмы, а тот в свою очередь передал своему первому помощнику. Помощник, отвесив глубокий поклон, подошел к большой железной двери и начал действовать так, как будто он ее отпирает.

Разумеется, этот ключ был чисто символическим. Его специально изготовили для подобных оказий. В ряде случаев он символизировал собой ключ от городских ворот. Его вручали герцогу, когда тот проезжал через город. Порой его представляли как ключ от сердца горожан и дарили в знак гостеприимства. В любом случае, это был очень красивый золотой ключ.

Для внешних дверей ключа не нужно было вовсе, а ключи от камер использовали час назад. Узники уже были готовы и стояли за дверью, ожидая момента, когда она откроется и они смогут выйти на свободу, которую в свой трехлетний юбилей так милостиво даровала им Мария-Луиза.

Дверь скрипнула и демонстративно распахнулась. Показались заключенные, их было не меньше двух сотен (около шестидесяти из них арестовали прошлой ночью, чтобы милосердный жест герцога и его дочери выглядел более впечатляюще). Медленно выходили они из дверей и заполняли собой пространство перед герцогом. Узники должны были выразить ему свою благодарность. Тоже часть ритуала.

Четверть этого сброда составляли женщины — толстые краснощекие бабы в лохмотьях. Большая часть их сидела за мелкие кражи, несколько отбывали наказание за убийства или за еще более тяжкие преступления, например, такие, как выбрасывание из окон мусора. От этой пагубной привычки отцы города решили отучить всех. Мужчины в своем большинстве были грабители и убийцы, некоторые обвинялись в государственной измене, что было в те годы весьма распространенным преступлением. Все вместе они являли миру неприглядную картину. Окружив довольно плотным кольцом герцога с дочкой, преступники опустились на колени.

Карл сделал знак охране, чтобы не позволяли им близко подползать в нему, ибо благодарность преступников отдавала крепким смрадом тюремного быта. Когда последний из них вышел за дверь, апрельское солнце немедленно скрылось в облаках, как бы желая прикрыться от зловония. И это, кстати, дало возможность узникам чуть-чуть шире раскрыть глаза на свет Божий после долгих дней, недель, а то и лет, проведенных в темных, без окон, казематах.

Когда они все вместе принялись выкрикивать слова благодарности, поднялся невообразимый шум. Особенно старались те, что сидели за государственную измену. Во всю силу своих легких они вопили о преданности до гроба герцогу Орлеанскому. Женщины рыдали и пытались найти в толпе проход, чтобы поцеловать герцогу руку. Мария-Луиза стояла испуганная, готовая в любую минуту расплакаться.

В конце концов, это столпотворение рассеялось, и бывшие узники растворились в толпе горожан, отправившись праздновать свою свободу.

В следующем, 1441 году Карлу VII Французскому пришел конец, что весьма прискорбно. Практически он сам себя уморил голодом, ибо боялся, что его отравит родной сын. Действительно ли Людовик XI что-то предпринимал, чтобы ускорить смерть отца, сказать невозможно, тем более доказать. Но из своего нетерпеливого ожидания отцовской кончины он никогда секрета не делал. Как только напуганный до смерти король отправился в могилу, Людовик XI проворно взобрался на трон, жадно схватил корону и крепко нахлобучил ее себе на голову. Затем извлек на свет тысячу всевозможных планов и немедленно начал претворять их в жизнь.

Коронация Людовика XI представляла собой пышное, феерическое зрелище, затем последовал парад по городам Франции — первый шаг в продуманной и хорошо организованной кампании[15] (сейчас бы сказали, и рекламной кампании по популяризации нового короля). Так началось долгое и неоднозначное правление этого «короля-паука», как его вскоре прозвали, и прозвище закрепилось за ним навсегда.

Карл Орлеанский прибыл в Париж, чтобы присутствовать при въезде своего кузена в город. Король Людовик был ласков и сердечен со своим владетельным родственником, чьи земли он со временем унаследует. Пытливо вгляделся король в лицо престарелого Карла и остался весьма доволен, как бывал доволен, замечая признаки смерти, подкрадывающейся к его отцу. Он был рад тому обстоятельству, что здоровье Карла ухудшается. Значит, все идет хорошо. Значит, можно спокойно отпустить его обратно в Блуа к жене. И король освободил Карла от его обязанностей при дворе, разрешив ему вернуться домой. На прощание Людовик сказал Карлу несколько теплых слов, предполагая, что никогда больше его не увидит. Да и слышать о нем он ничего не хотел, кроме, пожалуй, одного — довольно радостного известия о его кончине.

Но на следующий год, в июне, Карл с благочестивым трепетом смотрел на личико своего новорожденного сына. Голубые глаза Карла затуманили слезы, а горло пересохло от восторга, который был столь велик, что его нельзя было даже выразить.

— Сын мой, Людовик! — шептал он не в силах произнести эти слова вслух.

Он обернулся и посмотрел на постель, где лежала Мария. Он хотел увидеть глаза жены. Вокруг суетилось множество женщин, и она глядела на Карла поверх их голов. А глаза ее не улыбались. Случилось такое чудо, что смеяться тут не пристало.