Золотоискатель - [54]

Сколько времени пробыл я тут? Открыв глаза, я вижу над собой листву тамаринда и проглядывающие сквозь нее солнечные глазки. Я лежу между корней. Рядом со мной — темнокожие мальчик и девушка, одетые в лохмотья, как манафы. В руках у девушки тряпка, она выкручивает ее, чтобы выжать несколько капель воды мне на губы.

Вода течет мне в рот, на распухший язык. Каждый глоток причиняет боль.

Мальчик отходит куда-то, потом снова возвращается с тряпкой, намоченной в речной воде. Я пью еще. Каждая капля пробуждает мое тело, пробуждает боль, но мне хорошо.

Девушка говорит что-то мальчику по-креольски, я едва понимаю ее. И вот я остаюсь с ней один на один. Я силюсь приподняться, и она помогает мне сесть. Мне хотелось бы заговорить с ней, но я с трудом ворочаю языком. Солнце стоит уже высоко в небе, в долине становится жарко. Вне тени старого тамаринда, ослепительный пейзаж выглядит угрожающе. При мысли, что мне предстоит выйти из тени и пересечь это залитое светом пространство, к горлу подкатывает тошнота.

Возвращается мальчик. Он несет в руке перечную лепешку и подает ее таким церемонным жестом, что мне становится смешно. Я медленно жую лепешку, жгучий перец благотворно действует на мой больной рот. Я разламываю остаток лепешки надвое и протягиваю девушке и мальчику. Но они отказываются.

«Где вы живете?»

Я сказал это не по-креольски, но девушка вроде бы поняла. Она показывает на высокие горы в глубине долины. И, кажется, говорит: «Там, наверху».

Это настоящая манафская девушка, молчаливая, осторожная. Когда я сел и заговорил, она сразу отстранилась, готовая в любую секунду убежать. Мальчик тоже отошел подальше, поглядывает на меня украдкой.

Вдруг они уходят. Я хочу окликнуть их, задержать. Они — первые человеческие существа, которых я вижу за последние несколько месяцев. Но зачем их звать? Они уходят неторопливо, не оборачиваясь — прыгают с камня на камень и исчезают в чаще. Через какое-то мгновенье я вижу, как они уже взбираются по склону западного холма — словно козы. И исчезают в глубине долины. Они спасли меня.

До вечера я лежу, почти не шевелясь, в тени тамаринда. Большие черные муравьи в неутомимой и бесплодной суете бегают по корням. К концу дня в небе раздаются крики пролетающих над Английской лощиной морских птиц. В воздухе пляшут москиты. Осторожно, по-стариковски, я бреду через долину обратно к своему лагерю. Завтра я отправлюсь в Порт-Матюрен и буду там дожидаться отплытия первого попавшегося корабля. Может, это будет «Зета»?

* * *

Потом были эти дни в Порт-Матюрене, вдали от Английской лощины, — больничные дни, — и главный врач Камаль Буду, сказавший только: «You could have died of exposure»^{15}. Exposure — это слово я сохранил в памяти, мне кажется ни одно другое не могло бы лучше выразить того, что чувствовал я в ту ночь, перед тем как дети-манафы дали мне попить. И все же мне никак не решиться уехать. Это было бы страшным поражением: дом в Букане, вся наша жизнь были бы навсегда потеряны и для меня, и для Лоры.

И вот утром, еще затемно, я покидаю отель в Порт-Матюрене и снова отправляюсь в Английскую лощину. На этот раз мне не нужна повозка: все мои вещи остались там, в лагере, завернутые в парусину и придавленные камнями.

Кроме того, я решил нанять человека, который помогал бы мне в поисках. В Порт-Матюрене мне указали на ферму Кастелей, за зданием «Кейблз энд Вайалесс», там обязательно найдется кто-нибудь.

Я подхожу к Английской лощине на рассвете. В утренней прохладе, смешанной с запахом моря, всё мне кажется новым, преобразившимся. Небо над восточными холмами окрашено в нежно-розовый цвет, море сверкает изумрудным блеском. Деревья и пальмы вакоа в свете зари выглядят неузнаваемо.

Как мог я так быстро позабыть эту красоту? Возбуждение, которое я испытываю сегодня, ничуть не похоже на то лихорадочное состояние, что свело меня с ума и заставило бегать по долине. Теперь я понимаю, зачем явился сюда: оно сильнее меня, это воспоминание, существовавшее во мне до того, как я появился на свет. Впервые за последние месяцы мне кажется, что Лора близко, что разделяющее нас расстояние ничего больше не значит.

Я думаю о ней, томящейся, будто в плену, там, в Форест-Сайде, и смотрю, смотрю на рассветный пейзаж, чтобы передать ей через все расстояния эту красоту и этот покой. Я вспоминаю, как мы играли когда-то под крышей дома в Букане: забившись каждый в свой угол темного чердака со старым номером «Иллюстрейтед Лондон ньюс», мы изо всех сил старались мысленно передать друг другу найденные там слова и картинки. Интересно, удастся теперь Лоре взять верх в этой игре, как когда-то? Я мысленно передаю ей все, что вижу: четкую линию холмов на фоне розового неба, изумрудное море, ветер, медленный полет птиц из бухты Ласкар прямо на восходящее солнце.

К полудню я поднимаюсь на Командорскую Вышку, к разрушенной дозорной башне Корсара, и оттуда вдруг вижу расщелину. Из долины она не видна, так как вход в нее скрывает каменная осыпь. При полуденном солнце я отчетливо различаю зияющую в боку восточного холма темную рану.

Тщательно сопоставив ее местоположение с растущими в долине деревьями, я иду переговорить с фермером, живущим у здания телеграфа. С дороги на Порт-Матюрен его ферма похожа, скорее, на ветхое убежище от дождя и ветра, наполовину ушедшее в землю. При моем приближении с земли ворча поднимается нечто черное, при ближайшем рассмотрении оказавшееся полудикой свиньей. Следом, злобно щерясь, появляется пес. Я вспоминаю, как Дени учил меня когда-то во времена наших скитаний по полям: палка, камень не помогут. Нужно два камня — один бросаешь, другим грозишь. Собака отскакивает, но к входу в дом меня не подпускает.