Золотоискатель - [11]

Ночи стоят душные, под москитной сеткой и влажными простынями словно зреет какое-то ожидание. Что-то должно произойти. Лежа в темноте, я прислушиваюсь к шуму моря, смотрю сквозь ставни, как поднимается полная луна. Почему мы уверены, будто должно произойти нечто? Может быть, догадываемся по взгляду Мам в час вечернего урока? Она старается не подавать виду, но у нее теперь другой голос, и слова тоже другие. Мы чувствуем в ней тревогу, нетерпение. Иногда она останавливается посреди диктовки и смотрит в сторону больших деревьев, как будто оттуда что-то вот-вот должно появиться.

Однажды, ближе к вечеру, возвращаясь после долгих блужданий по лесам, в ущельях, я застаю отца и Мам на веранде. Лора тоже с ними, но держится в стороне. У меня сжимается сердце, потому что я сразу догадываюсь: пока я был в лесу, случилось что-то важное. Кроме того, я боюсь, что отец будет ругаться. Он стоит у лестницы, мрачный, очень худой, черный костюм болтается на нем как на вешалке. Между большим и указательным пальцами правой руки зажата сигарета.

— Где ты был?

Я как раз поднимаюсь по лестнице, когда он задает этот вопрос, и останавливаюсь. Но он не ждет ответа. Он только говорит странным, незнакомым, глуховатым голосом:

— Возможно, скоро произойдет нечто очень важное…

И замолкает, не зная, что сказать дальше.

Вместо него говорит Мам. Она бледна и выглядит растерянной. И это хуже всего. Мне так хотелось бы не слышать того, что она сейчас скажет.

— Алексис, нам придется оставить этот дом. Мы должны будем уехать отсюда, навсегда.

Лора ничего не говорит. Она стоит на веранде, вся прямая-прямая, и смотрит перед собой. У нее такое же бесстрастное, жесткое лицо, как тогда, когда дядя Людовик спросил с насмешкой, как ее зовут.

Уже сумерки. На сад опускается теплая ночь. Над деревьями, прямо перед нами, вдруг загорается волшебным светом первая звезда. Мы с Лорой смотрим на нее, Мам тоже поворачивается к небу и пристально вглядывается в звезду, как будто в первый раз в жизни видит ее над Ривьер-Нуаром.

Мы долго стоим так, не двигаясь, под взглядом звезды. Деревья окутывает мрак, слышатся ночные шорохи, потрескивания, тоненькое пение москитов.

Мам первой нарушает молчание. Она говорит со вздохом:

— Как красиво! — А потом, выйдя на ступеньки, весело зовет нас: — Пойдемте, мы сейчас будем подбирать имена звездам!

Отец тоже спускается в сад вслед за нами. Он ступает медленно, чуть ссутулившись и заложив за спину руки. Я иду рядом с ним, а Лора прижимается к Мам. Все вместе мы обходим вокруг большого дома, как вокруг выброшенного на берег корабля. В хижине кэптена Кука горит огонек, слышатся приглушенные голоса. Кук последний, кто остался в имении, он да его жена. А куда им деваться? Ему было лет двадцать, когда он впервые попал в Букан, еще при нашем дедушке. Он тогда только-только получил вольную. Я слышу его голос, доносящийся из хижины: он говорит сам с собой, а может, поет. Вдали, со стороны тростниковых плантаций, тоже раздаются голоса — это рабочие собирают остатки тростника или идут по дороге к Тамарену. Еще слышно жужжание насекомых и пение жаб в овраге, на другом конце сада.

Для нас зажигается небо. Надо забыть обо всем и думать только о звездах. Мам показывает нам огоньки, зовет отца, чтобы он задавал нам всем вопросы. Я слушаю в ночи ее звонкий, молодой голос, и мне снова становится хорошо и покойно.

— Смотрите, вон там… Может, это Бетельгейзе на макушке Ориона? А вон и Три Волхва! Смотрите, на севере, видите ковш Большой Медведицы? А как называется звездочка на конце «ручки» ковша?

Я всматриваюсь изо всех сил, но не могу разглядеть.

— Маленькая звездочка, на самом кончике «ручки» ковша, прямо над второй звездой? — Отец задает вопрос таким серьезным тоном, будто сегодня, в этот вечер, ответ на него имеет особое значение.

— Вижу, вижу! Она такая маленькая, что я смотрю — а ее уже и нет!

— Это Алькор, — говорит отец. — Это имя дали ей арабы. Оно означает «испытание», потому что рассмотреть ее могут только очень зоркие глаза — такая она маленькая. — Он замолкает на мгновение, а затем весело говорит Мам: — А у тебя хорошие глаза. Мне ее уже не разглядеть.

Я тоже разглядел Алькор, или мне только хочется думать, что я разглядел ее — огненную пылинку на конце «ручки» Большой Медведицы. И, глядя на нее, я забываю обо всех страхах, обо всех дурных воспоминаниях.

Любить ночь нас научил отец. Иногда вечерами, когда он не работает у себя в кабинете, отец берет нас за руки, Лору — за левую, меня — за правую, и мы идем по аллее через весь сад, до самого низа, до самого его южного края. Он называет эту аллею Звездной, потому что она ведет к самому «густонаселенному» участку неба. По пути он курит сигарету, и мы вдыхаем сладкий запах табака и видим огонек, краснеющий у его губ и освещающий его лицо. Мне нравится запах табака в ночи.

Самые красивые ночи — июльские, небо в июле — холодное и сверкающее, и над горами Ривьер-Нуара можно увидеть все самые прекрасные небесные светила: Вегу, Альтаир, из созвездия Орла (Лора говорит, что она похожа на фонарик воздушного змея), и еще одну, третью, названия которой я никак не могу запомнить, похожую на драгоценный камень на вершине большого креста. Эти три звезды, которые отец называет Ночными Красавицами, сверкают треугольником в чистом небе. Еще есть Юпитер и Сатурн, прямо на юге, — неподвижные огоньки над горами. Мы с Лорой часто разглядываем Сатурн, потому что тетя Аделаида сказала, что это наша планета, она царила в небе, когда мы родились, в декабре. Это красивая планета, она сияет над деревьями голубоватым светом. Правда, в ее чистом металлическом блеске есть что-то пугающее — точно такой огонек загорается иногда в глазах Лоры. Неподалеку от Сатурна находится Марс. Красный, яркий, свет его тоже притягивает нас. Отец не любит того, что обычно рассказывают о звездах. Он говорит нам: «Идемте посмотрим на Южный Крест». Он шагает впереди нас до самого конца аллеи, туда, где растет дерево чалта. Чтобы разглядеть Южный Крест, надо уйти подальше от дома с его огнями. Мы смотрим в небо, почти не дыша. Я быстро отыскиваю соседние звезды, служащие ориентиром, — высоко в небе, в конце созвездия Кентавра. Справа от них, бледный и легкий, плывет Южный Крест, он чуть наклонен, как парус пироги. Мы с Лорой находим его одновременно, но нам не надо говорить друг другу об этом. Мы просто смотрим вместе на Южный Крест, ни слова не говоря. К нам подходит Мам, и она тоже ничего не говорит отцу. Мы стоим и будто бы слушаем голоса звезд в ночи. И это так прекрасно, что ничего не надо говорить. Но я чувствую, как у меня сжимается сердце и перехватывает горло, потому что в эту ночь что-то переменилось, что-то подсказывает мне, что все скоро кончится. Может быть, это написано в звездах, думаю я, может быть, в звездах написано, чтó надо сделать, чтобы все осталось по-прежнему и мы спаслись.