Золотое яблоко - [3]

Дрейк засмеялся и сказал:

– Боюсь, маркиз де Сад опередил меня на полтора столетия. Для некоторых мужчин сексуальность – это и есть Власть и Обладание.)

Способности Дрейка не остались незамеченными в юнговском кругу в Цюрихе. Однажды, когда Дрейк под мескалином совершал с Паулем Клее и друзьями то, что они называли «своим Путешествием на Восток», он стал предметом долгого и сложного обсуждения в кабинете Юнга.

– Мы не видели ничего подобного с тех пор, как здесь бывал Джойс, – заметила одна женщина-психиатр.

– У него блестящий ум, да, – печально произнес Юнг, – но испорченный. Настолько испорченный, что я потерял надежду его понять. Мне даже интересно, что бы сказал о нем старик Фрейд. Этот человек не хочет убить отца и обладать матерью; он хочет убить Бога и обладать Космосом.

На третье утро в доме Малдонадо раздались два телефонных звонка. Первый был от Луиса Лепке, огорошившего резким вопросом:

– В чем дело, Банановый Нос?

Оскорбительное употребление этой клички в качестве обращения было умышленным и почти непростительным, но Малдонадо простил.

– Ты засек, что за тобой следят мои мальчики, да? – добродушно спросил он.

– Я засек твоих солдат, – Лепке подчеркнул это слово, – а это значит, ты хотел, чтобы я их засек. Так в чем дело? Ты же знаешь, если тронут меня, тронут и тебя.

– Никто тебя не тронет, caro mio [3], – сердечно ответил дон Федерико. – У меня возникла сумасшедшая идея по поводу одной утечки, которая, как я подумал, могла исходить изнутри, и я решил, что единственный, кто достаточно знал, чтобы это сделать, был ты. Но я ошибся. Я понял это по твоему голосу. Ведь если бы я оказался прав, ты мне не позвонил бы. Миллион извинений. Больше тебя никто не будет вести. За исключением разве что следователей Тома Дьюи, а? – расхохотался он.

– О'кей, – медленно сказал Лепке.

– Отзови своих бойцов, и я обо всем забуду. Но не вздумай меня снова запугивать. Когда я пугаюсь, я совершаю безумные поступки.

– Никогда в жизни, – пообещал Малдонадо.

Лепке положил трубку, а Малдонадо все хмурился у телефона. «Теперь я его должник, – размышлял он. – Надо бы грохнуть кого-нибудь из тех, кто ему досаждает: это будет очень учтивое и уместное извинение. Но, Дева Мария, если это не Мясник, то кто же? Настоящая ведьма?»

Снова зазвонил телефон. Перекрестившись и мысленно призвав в помощь Богородицу, Малдонадо снял трубку.

– Пусть он сначала тебе покорится, а уж потом докучает, – с удовольствием процитировал Роберт Патни Дрейк. – Веселиться так, веселиться!

Он не повесил трубку.

– Послушайте, – сказал дон Федерико, – кто это?

– Голландец умирал три раза, – могильным голосом произнес Дрейк. – Когда в него стрелял Менди Вейсс, когда в него стрелял призрак Винса Колла и когда в него стрелял отморозок Учитель. А Диллинджер ни разу не умер.

– Мистер, по рукам! – сказал Малдонадо. – Вы меня убедили. Я встречусь с вами где угодно. При свете дня. В Центральном парке. В любом месте, где вы чувствуете себя в безопасности.

– Нет, прямо сейчас вы со мной не встретитесь, – холодно отозвался Дрейк. – Сначала вам придется обсудить это с мистером Лепке и мистером Капоне. Вы также обсудите это с… – и он перечислил еще пятнадцать имен. – После того как у каждого из вас будет время подумать, я снова с вами свяжусь.

Как всегда в напряженный момент, когда совершалась важная сделка, Дрейк выпустил газы и повесил трубку.

«Теперь, – сказал он себе, – страховка».

На гостиничном столе перед ним лежала фотокопия второго анализа последних слов Голландца Шульца, сделанного им лично для себя, а не для публичного разбора на кафедре психологии в Гарварде. Аккуратно сложив бумагу, он прикрепил к ней записку: «Еще пять копий хранится в сейфах пяти разных банков». Затем он вложил фотокопию в конверт, адресовав его Лучано. Выйдя из номера, Дрейк бросил конверт в гостиничный почтовый ящик.

Вернувшись в номер, он позвонил Луису Лепке (настоящее имя – Луис Бухалтер), представлявшему организацию, которую падкая на сенсации пресса впоследствии назвала «Корпорацией убийств». Когда Лепке снял трубку, Дрейк торжественно продекламировал очередную цитату из Голландца: «Мне дали месяц. Они это сделали. Давайте, Иллюминаты».

– Черт побери, кто это? – услышал Дрейк крик Лепке, аккуратно кладя трубку на рычаг.

Через несколько минут он завершил процедуру выписки из гостиницы и дневным рейсом улетел домой, чтобы посвятить пять утомительных суток реорганизации и модернизации отцовского банка. На пятый вечер он расслабился и сводил юную леди из семьи Лоджей потанцевать под оркестр Теда Уимса и послушать нового молодого певца Перри Комо. Потом всю ночь напролет он трахал юную леди так и эдак. На следующее утро он вытащил маленькую книжечку, в которой были аккуратно записаны все самые богатые семейства Америки, и напротив фамилии Лодж, как неделей раньше перед фамилией Морган, поставил галочку и вписал имя девушки. На очереди были Рокфеллеры.

Дневным рейсом он улетел в Нью-Йорк и целый день вел переговоры с представителями Треста Морганов. В тот вечер он увидел очередь безработных за бесплатным питанием на Сороковой улице, и это глубоко его взволновало. Вернувшись в отель, он сделал одну из своих редких записей в дневнике: