Золотое руно - [13]

Тибурций, заявив, что имя Гретхен трудно произносить, окрестил ее Магдалиной; на эту замену она согласилась с удовольствием, находя тайное наслаждение в том, что ее любовник называет ее чуждым и таинственным именем, как если бы она была для него другой женщиной. Он так же часто ходил в собор, возбуждая свою манию бессильным созерцанием; в эти дни Г ретхен несла ответственность за суровость Магдалины, расплачивалась за идеал. Он был ворчлив, раздражен, скучен, а добрая девушка приписывала это нервной болезни и слишком долгому чтению.

А между тем Гретхен — прелестная девушка, и ее стоит любить ради нее самой. Во всей Фландрии, в Брабанте и Геннегау не найти такой белой и свежей кожи, таких красивых белокурых волос; у нее пухлая и в то же время тонкая ручка с агатовыми ногтями, рука принцессы и — что редко бывает в стране Рубенса — маленькая ножка.

Ах, Тибурций, Тибурций! Ты хочешь обнять оживший идеал и поцеловать губы своей химеры — берегись; у химер, несмотря на их пышную грудь, лебединые крылья и блистающую улыбку, острые зубы и отточенные когти. Эти злые существа выпьют чистую кровь твоего сердца, и ты превратишься в сухую, выжатую губку. Не будь так неудержимо тщеславен, не пытайся заставить статуи сойти с пьедесталов и не обращайся с мольбой к безмолвным полотнам: все твои художники и поэты были больны той же болезнью, что и ты; в мире, созданном богом, они хотели, подобно ему, стать творцами.

С помощью мрамора, краски, ритма они передали и запечатлели свою мечту о красоте: их работы — изображения не тех любовниц, которые у них были, а тех, которых они хотели иметь, и нечего искать их оригиналы на земле. Поди купи новый букет для Гретхен, красивой и милой девушки; брось мертвецов и призраки, постарайся жить с людьми этого мира.

ГЛАВА V

Да, Тибурций, как бы ты ни был удивлен, знай, что Гретхен намного выше тебя. Она не читала поэтов и не знает даже имени Гомера или Вергилия; жалобы Вечного Жида, Генриетты и Дамона, гравированные на дереве и грубо раскрашенные, составляют для нее всю литературу, если к этому прибавить латинский требник, который она добросовестно перелистывает каждое воскресенье; Виргиния[35] в своем раю магнолий и мирт знала не больше ее.

Правда, ты отлично знаешь литературу. Ты постиг до самых глубин эстетику, мистику, пластику, архитектонику и поэтику; Марфурий и Панкрат[36] не обладали более подробным списком искусств и дисциплин, кончающихся на «ика». От Орфея и Ликофрона до последнего томика Ламартина впитал ты в себя все выкованные метры, все шеренги рифм, все отлитые в ту или иную форму строфы; от тебя не ускользнул ни один роман. Ты обозрел от края до края огромный мир фантазии; ты знаешь всех художников от Андре Рако де Канди и Бидзамано до господ Энгра[37] и Делакруа[38]; ты изучал красоту у самых чистых источников; барельефы Эгины[39], фризы Парфенона, этрусские вазы, священные скульптуры Египта, греческое и римское искусство, готику и ренессанс — ты все проанализировал, все ощупал, ты стал чем‑то вроде маклера красоты, у которого художники спрашивают совета, когда выбирают натурщицу, как советуются с конюхом, покупая лошадь. Конечно, никто лучше тебя не разбирается в физических качествах женщины, на этот счет ты можешь сравниться с афинскими скульпторами; но поэзия так поглотила тебя, что ты отрекся от природы, мира и жизни. Твои любовницы были для тебя только более или менее удавшимися картинами: красивых твоя любовь расценивала, как произведения Тициана, хорошеньких — как модели Буше[40] или Ванлоо[41], но тебя никогда не тревожил вопрос, трепетало ли и жило ли что‑нибудь под этими внешними формами. Хотя у тебя доброе сердце, скорбь и радость кажутся тебе двумя гримасами, нарушающими спокойствие линий. Женщина для тебя только теплая статуя.

Ах, бедный мальчик, брось в огонь свои книги, разорви гравюры, разбей гипсовые слепки, забудь Рафаэля, забудь Гомера, забудь Фидия, раз у тебя не хватает мужества взяться за кисть, перо или резец; к чему тебе это бесплодное восхищение? Чем кончатся твои безумные порывы? Не требуй от жизни больше, чем она может тебе дать. Только великие гении имеют право быть недовольными мирозданием. Они могут смотреть прямо в глаза сфинксу, потому что способны разгадать его загадки. Но ты не великий гений; будь прост сердцем, люби тех, кто любит тебя, и, как говорил Жан — Поль, не проси ни лунного света, ни гондолы на Лаго Маджоре, ни свидания на Изола Белла.

Сделайся адвокатом — филантропом или швейцаром, направь свое честолюбие на то, чтобы стать избирателем или капралом в своей роте; приобрети то, что в обществе называется положением, сделайся добрым буржуа. При этом слове, конечно, твои длинные волосы станут дыбом от ужаса, потому что ты так же презираешь буржуа, как немецкий бурш — филистера, военный — штатского и брамин — парию. Ты подавляешь беспредельным презрением всякого честного торговца, предпочитающего куплет водевиля терцине Данте и одетых в муслин красавиц модного портретиста оборванцу Микеланджело. Для тебя подобный человек ниже любого дикаря, а между тем есть и такие мещане, чья душа полна поэтического трепета, которые способны на сильную любовь и самопожертвование и испытывают чувства, недоступные тебе, ибо у тебя мозг поглотил сердце.