Золотое рандеву - [5]

— Вот к чему мы пришли, — подвел он наконец итог. — Капитан Буллен опозорен. Команда разобижена. Пассажиры злятся. На два дня выбились из расписания. Корабль обшарен американцами от киля до клотика, как последняя контрабандная шхуна. Впрочем, мы таковой и оказались. Пассажиры на освободившиеся каюты пока не показываются. К шести надо выйти из гавани. А теперь еще эти остолопы пытаются нас потопить. Нормальный человек все это вынести не может, старший, — он водрузил фуражку на место. — У Шекспира ведь есть что-то по этому поводу, старший?

— Насчет моря бед, капитан?

— Нет, я про другое. Но и это подходящая цитата, — он вздохнул. — Пусть вас сменит второй помощник. Третий помощник проверяет трюмы. Пусть четвертый, нет, только не этот пустомеля, лучше боцман, он, кстати, по-испански болтает, как туземец, пусть он покомандует на причале. Будут протестовать — мы больше ничего не грузим. А нам с вами, старший, пора пообедать.

— Я уже сказал мисс Бересфорд, что не буду…

— Если вы полагаете, — сурово прервал меня капитан, — что я собираюсь слушать, как эта банда звенит кошельками и плачется на судьбу, начиная с закуски и кончая кофе, то вы наверняка спятили. Мы пообедаем у меня в каюте.

Там мы и пообедали. Трапеза для «Кампари» была совершенно обычной, то есть такой, о которой может только мечтать любой современный последователь Лукулла. Капитан Буллен на этот раз, по вполне понятным причинам, отклонился от железного на корабле правила, что ни он, ни офицеры за обедом не употребляют спиртного. К концу обеда он обрел свое обычное расположение духа и однажды даже назвал меня «Джонни-малыш». Жалко, что это было ненадолго, но тем не менее весьма приятно, и я с большой неохотой вывалился, наконец, из кондиционированной прохлады капитанской каюты на солнцепек палубы, чтобы сменить второго помощника.

Пока я подходил к трюму номер четыре, он улыбался во весь рот. С лица Томми Вильсона вообще никогда не сходила улыбка. Это был смуглый, жилистый, среднего роста валлиец, поражавший своим оптимизмом и брызжущей через край энергией в самых тяжелых жизненных обстоятельствах.

— Как дела?

— Сами можете убедиться, — он самодовольно махнул рукой на штабель контейнеров на причале, уменьшившийся на добрую треть со времени моего ухода. — Мастерство и тонкий расчет. Когда за дело берется Вильсон, пусть лучше никто и…

— Фамилия боцмана до сих пор была Макдональд, а не Вильсон, — напомнил я.

— Так точно, — он засмеялся, взглянул на причал, где боцман, высокий, крепко сложенный мастер на все руки, уроженец Гебридских островов, разглагольствовал о чем-то с докерами, и восхищенно покачал головой: — Жаль, что я ни черта не могу понять из того, что он говорит.

— Обойдемся без перевода. Я приму вахту. Старик посылает вас на берег.

— На берег? — его лицо еще более оживилось. За каких-нибудь два года успехи второго помощника в береговых похождениях стали просто легендарными. — Никто никогда не осмеливался заявить, что Вильсон не выполняет приказов. Двадцать минут на душ, бритье и приведение в порядок формы…

— Контора агентства прямо за воротами порта, — прервал его я. — Можно сходить и так. Выясните, что произошло с нашими новыми пассажирами. Капитан начинает волноваться. Если они не появятся до пяти, снимаемся без них.

Вильсон ушел. Солнце начало клониться к западу, но жара не спадала. Благодаря опыту Макдональда и его непревзойденному знанию испанского непечатного фольклора штабель на причале быстро уменьшался. Вернувшийся Вильсон сообщил, что о наших пассажирах ничего не известно. Агент был чрезвычайно озабочен: «Это очень важные персоны, сеньор, очень-очень важные. Один из них самый важный человек в целой провинции. На запад по прибрежному шоссе за ними уже послан джип. Все может случиться, сеньор, конечно, понимает, то шина спустит, то рессора полетит». Когда Вильсон невинно осведомился, не лежит ли причина этих достойных сожаления явлений в беззастенчивой коррупции администрации, разворовывающей и те жалкие крохи, которые отпускаются на ремонт дорог, агент еще больше разнервничался и с негодованием объяснил, что все дело в паршивом металле, из которого эти вероломные гринго делают свои машины. Вильсон ушел с убеждением, что Детройт открыл специальную линию сборки заведомо недоброкачественных автомобилей, предназначенных исключительно для этого особого района Латинской Америки.

Вильсон удалился. Загрузка трюма номер четыре упорно продвигалась вперед. Около четырех пополудни до меня донесся громкий металлический лязг коробки скоростей и астматический хрип мотора какого-то на диво дряхлого рыдвана. Я было подумал, что это, наконец, пассажиры, но ошибся. Из-за угла к воротам порта подкатил ветхий грузовичок. На кузове этого жалкого создания не осталось и пятнышка краски, белые лохмотья корда торчали из шин, под задранным капотом помещалось нечто, с высоты моего положения казавшееся сплошной глыбой ржавчины. Не иначе как одно из этих уникальных творений Детройта. В косом, расхлябанном кузове помещались три небольших контейнера, свеженькие, обшитые железными полосами.