Золотое побережье - [130]

Так что Эйбу надоело, и он бросает игру.

– Ты что, Эйб, давай еще. Я буду играть с закрытыми глазами, вот тебе честное слово.

– Нет уж, хватит с меня.

Эйб снова задремал, и тут раздается негромкий звон, мгновенно насыщающий его кровь адреналином. Не успев даже толком проснуться, он оказывается на водительском месте с застегнутым ремнем, и лишь значительно позднее, когда фургон уже вылетел на Эдингер и влился в поток других машин, бешено бьющееся сердце Эйба возвращается к какому-то подобию нормального ритма. Еще год жизни потерял, это уж точно; и пожарники, и санитары умирают обычно от инфарктов, – а все из-за такого вот дерганья, из-за адреналина этого.

– Так куда же это я направляюсь?

– Езжай по ньюпортской на север, до гарбадж-гроувской, по ней на запад до Ориндж, на север до натвудской трассы и – прямо к университету. Нас просят оказать содействие в ликвидации последствий автомобильной аварии.

– Да не может того быть.

Эйб смотрит на товарища; рука Ксава сжимает микрофон с такой силой, что желтоватая кожа ладоней стала белой. И обычная, в общем-то, напряженность в голосе – сегодня она настолько велика, что половину с пулеметной скоростью выпаливаемых слов попросту невозможно разобрать, и диспетчер раз за разом просит повторить последнюю фразу. Отпуск ему нужен, и подлиннее. А еще лучше – сменить работу. Гробит ведь он себя, сжигает. Вон до какого состояния дошел, а с каждой сменой все хуже и хуже. Только куда же Ксаву деться. Имея на руках семью, да плюс еще чуть не половину населения Санта-Аны иждивенцами, он не может позволить себе долгого отпуска. Так вот и будет крутиться, пока не получит отпуск на тот свет.

Дорога требует внимания. Движение жуткое, а особенно – там, где сходятся гарден-гроувская, Ориндж и санта-анская. Забита, буквально закупорена каждая полоса огромного, многоярусного бетонного кренделя, пора сходить с дорожки и двигать своим ходом. Улюлюканье сирен, ощущение мощи рванувшегося вперед фургона, по правую руку размытыми, цветными пятнами мелькают словно застывшие на своей магнитной дорожке машины, они сливаются в одну длинную радужную полосу, вот же мать его, откуда-то взялся съехавший с дорожки автомобиль, он торчит прямо на пути, полностью его перекрывает, резко по тормозам. Кой хрен он сюда вылез?

– Выворачивай на полосу.

– Пытаюсь, только не могу же я взять вот так и посшибать всех этих мирных граждан, неловко как-то.

Эйб включает все свои бортовые огни, сейчас машина мигает чуть не на двух десятках частот одновременно, должно бы вроде пронять этих чертовых водителей, но вот те хрен, в сплошном потоке – ни щелочки.

– Они что, принимают нас за новогоднюю елку? – с ненавистью говорит Ксав; высунувшись из окна, он яростно – и безуспешно – машет водителям проезжающих мимо машин. – А ты попробуй все-таки втиснуться.

Эйб глубоко вздыхает, включает зажигание, подает фургон вперед и направо. Ксавьер кроет упрямых идиотов последними словами, безнадежно машет рукой и поворачивается к Эйбу:

– Ну, давай.

Эйб зажмуривается и выезжает на полосу, ежесекундно ожидая услышать хруст металла. Вроде пронесло. Обогнув застрявшую машину, он возвращается на обочину и дает полный газ, плотно прижимаясь к боковому ограждению, чуть не обдирая об него борт. Ксавьер снова высунулся из окна, он благодарно машет водителю пропустившей их машины.

– Мы заняты предельно опасной работой, – заявляет он, тяжело плюхаясь на сиденье. – Каждая попытка проехать к месту назначения сопряжена с большим риском случайного соударения.

Эйб поет – а точнее, орет – последнюю строчку сочиненной ими «Оды Фреду Сполдингу»:

И скорость впредь он никогда не пре-вы-шал!

Ксавьер подхватывает, они несутся по узкой обочине со скоростью восемьдесят миль в час и хохочут, хохочут как сумасшедшие. Руки Эйба вцепились в баранку, ладонь Кса-ва, сжимающая микрофон, не похожа на негритянскую, сейчас она бела, как у самого белоснежного белого.

– А ты слышал, – спрашивает Ксав, – последний анекдот про Фреда Сполдинга? Фред видит впереди эту самую опору виадука, оборачивается к окошку и кричит санитару: «Скажи пострадавшему, что ему осталось совсем недолго».

Эйб хохочет.

– А еще, как он просит пострадавшего дать определение, что такое непруха.

– Да, точно. Или как он его спрашивает, а бывает ли, чтобы по одному полису платили одновременно две страховые премии.

– Или еще он спрашивает: «У тебя есть страховка?», а пострадавший говорит: «Нет». А Фред ему кричит: «Да ты не волнуйся, это, собственно, и не важно».

Ну все. Один готов. Ксавьер роняет голову на приборную доску, все его тело дрожит от хохота.

– Жаль, что я послушал их и застраховался. Это сколько же приходится платить, ты себе просто не представляешь.

– А ты не забывай, что страховка – она вроде пари, и на великолепных условиях.

– Во-во. Помрешь во цвете лет, и страховая компания скажет: «Поздравляем вас, вы выиграли».

Он снова смеется – к большой радости Эйба.

– Ну а если ты проиграл пари, – заключает Эйб, – опять удачно, значит, ты еще жив.

– Точно.

Они подъезжают к Натвуду, оставляют трассу и летят на запад, по Колледж-авеню, мимо магазинов и ресторанов, книжных лавок и прачечных, выросших вокруг фуллертонского филиала Калифорнийского университета. Пешеходы поворачивают головы, машины испуганно бросаются в медленный ряд, или даже на свободные парковочные площадки. Не все водители достаточно расторопны, некоторые из них едва успевают выскочить из-под радиатора мчащегося фургона, и Эйб ежесекундно вздрагивает. Он рассекает этот металлический поток, как Моисей – Чермное море. Теперь окружающие машины едут гуще и медленнее, впереди – пробка, в мозгу Эйба вспыхивает красный стоп-сигнал. На перекрестке – попеременные вспышки красного и синего света, там стоит машина депов.