Золотое кольцо всадника - [86]

Я не осмеливался прикрикнуть на него, ибо он был у Нерона в большой милости. Император почитал его за хорошего мастера и даже даровал ему гражданство, несмотря на то, что люди на фресках этого художника выглядели ужасно нелепо, поскольку все — и женщины тоже — были облачены в тоги. Однажды Нерон обмолвился, что мог бы, пожалуй, сделать его всадником, но, к счастью, больше не упоминал об этом. Может, все-таки понял, что нельзя награждать человека только за то, что ему удается ловко изображать на сырой штукатурке птиц и зверей.

Наступил полдень, однако Нерон так и не прислал мне со своего стола никакой еды; впрочем, голод меня пока не донимал. Мы с центурионом молча играли в кости и молча же пили вино — не слишком много, чтобы не опьянеть: он был на службе, а меня могли в любой момент позвать к Нерону. Я сумел передать весточку Клавдии и сообщить, что я арестован по подозрению в причастности к заговору.

Твоя мать отлично знала, что я обязан позаботиться о твоем будущем, и все-таки ей претила роль осведомителя, которую я тогда играл. Мне хотелось заставить ее поволноваться за мою жизнь, хотя на самом деле я был не слишком обеспокоен. Я хорошо знал капризный нрав Нерона, но все же полагал себя в безопасности.

Конечно, я был очень богат, и это могло соблазнить императора и подвигнуть его на убийство. Убил же он, к примеру, консула Вестина, почти не имевшего отношения к делу Пизона. К счастью, тут я мог рассчитывать на покровительство вдовы консула Статилии Мессалины.

Правда, брак между нею и императором еще не был заключен официально, ибо по закону им следовало выждать девять долгих месяцев, но Статилия Мессалина уже готовила роскошный свадебный пир. Я знал, что она очаровала цезаря еще при жизни своего мужа.

По-видимому, Нерон вернул к себе Акту на то время, пока Мессалина служила богине Луны, желая усовершенствоваться в тайных женских искусствах. Мне стало известно, что Акта сблизилась с христианами и пыталась в меру сил воздействовать на императора, развивая хорошие качества его характера. Впрочем, изменить Нерона ей не удалось.

Статилия Мессалина не ревновала к Акте. Она исповедовала свободу нравов и первой из римлянок обнажила одну грудь, переняв эту моду у германских женщин. Мессалине было чем гордиться — недаром Нерон так увлекся ею, что даже погубил ее мужа.

Женщины, обделенные природой, возмущались и считали неприличным «ходить полуголыми», как будто вид красивой груди мог кого-нибудь оскорбить. Наверное, они забыли, что жрицы тоже иногда появлялись с открытой грудью и что некоторые церемонии, освященные веками, требовали этого даже от весталок. Короче говоря, ничего непристойного тут не было.

К вечеру Тигеллин, успевший побеседовать с несколькими чудом оставшимися в живых участниками заговора, собрал достаточно улик против Антонии. Двое каких-то подлецов, мечтавших спасти собственные шкуры, не моргнув глазом заявили, будто едва ли не сами слышали, как Антония клялась выйти замуж за Пизона и как Пизон обещал ей избавиться от собственной жены. Они, мол, даже обменялись подарками, точно настоящие жених и невеста. При обыске в доме Антонии нашли ожерелье из индийских рубинов, которое, как показали свидетели, было куплено Пизоном у одного золотых дел мастера, сирийца по происхождению. Почему эта вещица оказалась у Антонии, я не знал тогда и не желаю знать сейчас.

Многочисленные улики убедили Нерона в виновности несчастной. Император притворился крайне огорченным, хотя, разумеется, был безмерно рад тому, что сможет законным путем избавиться от непокорной и своенравной красавицы.

Чтобы выказать мне расположение, он пригласил меня в зверинец в своем новом саду, где нас уже ждал Эпафродий, приготовивший для повелителя некую забаву. Я увидел несколько совершенно обнаженных юношей и девушек, привязанных к столбам возле клеток со львами. Эпафродий держал в руках докрасна раскаленный железный прут дрессировщика, а на поясе у него висел меч. Жестом он показал мне, чтобы я не беспокоился.

Честно говоря, я и впрямь испугался, когда услышал глухое рычание льва, бросавшегося на столбы и отчаянно бьющего по земле хвостом. Наконец он поднялся на задние лапы, с видимым отвращением обнюхал половые органы жертв и вновь принялся злобно рычать. Как ни странно, никто из рабов не пострадал; впрочем, все они отчаянно извивались, стремясь увернуться от зубов и когтей страшного хищника.

Дождавшись, пока лев немного успокоится, Эпафродий шагнул вперед и смело воткнул ему в брюхо меч; кровь брызнула во все стороны, животное упало набок и, дергая лапами, в муках скончалось.

Юношей и девушек освободили от пут и увели, и Нерон, все еще дрожа от возбуждения, указал на львиную голову и спросил меня, поверил ли я, что этот лев — настоящий? Разумеется, я заявил, что ему удалось меня обмануть, и даже хорошее знание повадок диких зверей не помогло мне.

Нерон с гордостью продемонстрировал гибкие пружины и прочие приспособления, приводящее это чучело в движение, а также пнул ногой пронизанный мечом Эпафродия пузырь с кровью. С тех пор я нередко размышлял об этом странном развлечении Нерона, которое приносило ему наслаждение, но которого он стьщился и потому позволял наблюдать за ним только самым близким своим друзьям.