Золотое кольцо всадника - [44]

Похоже, эти проповедники всерьез завидовали тем, кто корчился от боли, прибитый гвоздями к деревянному забору и к крестам на арене. В конце концов я не вытерпел, разозлился и довольно грубо предложил ораторам обменять ожидающее их короткое страдание на длительную агонию распинаемых, если им этого так уж хочется.

И представь себе, Юлий, фанатизм христиан оказался столь велик, что один из проповедников, разорвав у себя на груди медвежью шкуру, начал умолять меня о милости — он, видишь ли, мечтал быть распятым.

Я долго отнекивался, но он все не отставал, и мне пришлось уступить и приказать преторианцам пригвоздить его к одному из крестов.

Солдаты, естественно, не обрадовались — им и без того хватало работы. Они даже несколько раз сердито ударили приговоренного, а потом стали спорить между собой о том, кому из них выпадет сомнительная честь вбивать гвозди в его руки и ноги. (У преторианцев немели пальцы от долгого махания молотками.) Я не возражал также против наказания проповедника плетьми, ибо надеялся, что от этого он ослабеет и, следовательно, раньше умрет. Закон милосерден — он позволяет бить тех, кого должны распять, чтобы сократить их муки на кресте. К сожалению, мы не успели высечь всех — времени было в обрез. Правда, самые добросердечные из преторианцев все же тыкали христиан копьями — дабы из них быстрее вытекла кровь.

И, однако, я не мог не восхищаться дисциплинированностью римлян и их исполнительностью, благодаря которым осуществлялись даже самые бессмысленные из замыслов Нерона.

Когда наступило утро и цирк стал заполняться толпами людей, со всех сторон спешившими к Ватиканским холмам, скамьи были уже чисты, строения на арене полностью готовы, участники представления соответствующим образом одеты, роли распределены, а распятые на своих крестах и заборе лишь извивались и негромко постанывали.

Вой гончих и рев диких быков сулили зрителям замечательное развлечение.

Пока самые нетерпеливые из них бились за лучшие места, тем, кто входил, как и положено, через главные ворота, давали свежеиспеченный хлеб и щепотку соли, а желающие могли даже освежиться кубком разбавленного водой вина.

Чувствуя великую радость от того, что я — римлянин, я спешно умылся и прямо в конюшне, возле стога сена, облачился в свою тогу с красной каймой всадника.

Я с удовольствием прислушивался к гулу возбужденной публики, будучи уверен, что ее ожидания оправдаются.

Выпив пару кубков вина, я внезапно подумал о христианах, которые искренне радовались смерти, ожидая скорой встречи с Иисусом.

Вообрази, Юлий, они призывали друг друга не плакать и не сетовать, но — смеяться и ликовать, презрев боль и страдания!

Вино приятно кружило мою усталую голову, и я почти не сомневался в том, что в этот день мне будет сопутствовать успех.

Однако знай я, что происходило тогда в курии, вряд ли мое настроение было бы столь безоблачным. Воспоминания и сейчас не дают мне покоя, и лучше я прерву ненадолго свой рассказ, чтобы собраться с силами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПРИГОВОР

В день Ид (как это бывало всегда, за исключением летних месяцев) сенат собрался ранним утром на свое заседание в курии, которая, к недовольству многих, почти не пострадала во время великого пожара.

Нерон спал так долго, что опоздал на церемонию открытия. Когда же он прибыл, то жизнерадостно приветствовал обоих консулов поцелуями, рассыпая многословные извинения за опоздание, причиной коего явились насущные государственные заботы.

— Но, — пошутил он, — я готов подвергнуть себя любому наказанию, которое сенат решит назначить мне за небрежность, хотя и надеюсь, что почтенные сенаторы отнесутся ко мне снисходительно, когда услышат то, что я должен им сообщить.

Сенаторы подавили зевоту и устроились поудобней на своих местах, готовясь к часовой речи, выдержанной в лучших традициях Сенеки. Но Нерон ограничился несколькими дежурными фразами о нравственном образе жизни, предписанном богами, и о наследии наших предков, а затем перешел прямо к делу.

Этот опустошительный пожар[36], случившийся летом, это ужасное несчастье, могущее сравниться только с разорительными набегами галлов, вовсе не было наказанием, отмеренным богами за некоторые политически необходимые меры, принятые в Риме, на чем упрямо настаивают отдельные недоброжелатели; нет, это было умышленное насилие и жесточайшее преступление против рода человеческого и государства, подобного которому история империи еще не знала.

Преступниками были так называемые христиане, чье отталкивающее учение незаметно, но, к сожалению, чрезвычайно широко распространилось среди обитателей римского дна, то есть среди самых опасных и невежественных людей. Большинство христиан — иноземного происхождения, и многие из них даже не знают латинского языка; это разномастный сброд, который непрерывным потоком течет в наш город; эти бездельники не имеют корней, не имеют семьи и живут по бесстыжим обычаям, о чем уважаемые сенаторы, без сомнения, осведомлены.

Заговор христиан тем более вредоносен, что эти презренные внешне держатся безукоризненно, соблазняя бедных бесплатной пищей и милостынями; делается же все это для того, чтобы заманить обманутых людей на тайные сборища, куда никогда не допускаются непосвященные и где господствует отвратительный дух ненависти к гражданам Рима.