Золотое кольцо всадника - [16]

Я не поверил ни одному ее слову и, в ярости бегая по комнате, продолжал громко звать рабов.

Сабина тем временем замолчала, и в комнате воцарилась тишина.

— Немедленно объясни мне, что все это значит, — потребовал я. — Весь Рим только и говорит, что о твоем бесстыдстве! Даже до меня дошли всякие мерзкие слухи и сплетни! Завтра же я обращусь к императору с прошением о разводе.

Сабина на мгновение застыла, как изваяние, а затем бросила на Эпафродия многозначительный взгляд.

— Ну что ж, — холодно произнесла она, — придется его задушить. Мы завернем тело в ковер и бросим в клетку со львами. У нас ведь бывают несчастные случаи, когда люди, не соображая, пытаются играть с хищниками или того хуже — дразнят животных.

Сжимая огромные кулачищи, ко мне подошел Эпафродий. Он был на голову выше меня и почти в два раза шире в плечах. В сердце моем все еще бушевал праведный гнев, но ярость явно стала угасать, и я отступил назад, испугавшись за свою жизнь.

— Ты неправильно поняла меня, Сабина, — торопливо заговорил я. — Мне и в голову не приходило оскорблять отца моего сына. Тем более, что Эпафродий — римский гражданин, как и я. Я уверен, что мы сможем уладить все без лишнего шума, ибо никто из нас не жаждет публичного скандала.

— Ты знаешь, Сабина, что у меня крепкая рука, — сказал Эпафродий примирительным тоном, — но я бы не хотел убивать твоего мужа. Он всегда смотрел сквозь пальцы на наши отношения, никогда нам не мешал, и, возможно, у него есть свои причины, чтобы желать развода. Ты сама столько раз вздыхала, мечтая о свободе, поэтому прошу тебя, не наделай сейчас глупостей, Сабина.

Но Сабина злобно рассмеялась.

— У тебя, Эпафродий, поджилки трясутся, когда ты видишь Минуция, эту жалкую хромую, покрытую шрамами развалину. А я-то думала, что ты — настоящий мужчина! — презрительно заявила она. — Храбрость, оказывается, вовсе не самое большое твое достоинство. Неужели непонятно, что лучше сейчас задушить этого глупца и унаследовать его имущество, чем переживать позор и публичный скандал?

Избегая моего взгляда, Эпафродий сомкнул свои железные пальцы вокруг моего горла, и, хотя сделал он это не очень сильно, я тут же стал задыхаться и все поплыло у меня перед глазами. Не в силах издать ни звука, я знаками давал им понять, что готов дорого заплатить — в самом что ни на есть буквальном смысле — за свою жизнь, и что вообще-то нам есть о чем поговорить. Эпафродий неожиданно отпустил меня, я сделал глубокий вдох, и у меня закружилась голова.

— Конечно же, ты, как и прежде, будешь распоряжаться в зверинце и жить в этом доме, а я буду оплачивать все твои расходы, — с трудом прохрипел я. — Об одном только прошу тебя: дай мне уйти без скандала. Твой сын и впредь будет носить мое имя и после моей смерти получит свою часть наследства. Прости меня, дорогая Сабина, но мою вспыльчивость можно оправдать — я ведь любил тебя и теперь не хочу, чтобы ты оказалась замешанной в преступлении, которое все равно раскроется со временем, и тебе никак не удастся избежать публичного суда и наказания. Поэтому давайте обсудим спокойно, как нам жить дальше. Кликни рабов, Сабина, пусть принесут вина. Выпьем за примирение — ты, я и Эпафродий, которого я глубоко уважаю за его храбрость и исполинскую силу.

Эпафродий неожиданно прослезился и крепко обнял меня.

— Нет, нет, — горячо запротестовал он, — я ни за что не смог бы хладнокровно задушить тебя, ведь я не убийца и не палач. Прекратим эту ссору. Окажи мне честь и раздели со мной трапезу, Минуций.

На мои глаза тоже навернулись слезы, — слезы боли и облегчения.

— Это самое малое, что я могу сделать для тебя, Эпафродий, — согласился я. — И прошу тебя — позаботься о Сабине, как она того заслуживает. Я с удовольствием разделю с тобой трапезу в знак того, что не питаю к тебе зла, а наоборот, уважаю за смелость и великодушие.

Увидев, что мы с Эпафродием обнялись и тихо разговариваем, Сабина тоже успокоилась. Она велела рабам подать все лучшее, что было в доме, и мы до глубокой ночи ели и пили.

Эпафродий посадил малыша к себе на колени, разговаривал с ним и укачивал, пока ребенок не уснул.

Наблюдая за этой мирной картиной, я с содроганием думал о том, что могло случиться, не окажись Эпафродий умнее меня. От этой мысли меня бросило в пот, по спине у меня побежали мурашки, и я схватился за кубок, дабы унять дрожь и успокоить нервы.

Вскоре я был изрядно пьян, впал в глубокую меланхолию, и меня стали одолевать сомнения.

— Ах, Сабина, — обратился я к жене, — почему наша совместная жизнь кончилась так неожиданно. Ведь я безумно любил тебя, и мы были счастливы в первые дни нашего супружества.

— Ты никогда не понимал меня, Минуций, — с ноткой сожаления в голосе ответила Сабина. — Но я не упрекаю тебя за это и прошу — прости меня за злые слова и поступки, которыми я оскорбляла твою мужскую гордость. Ты хороший человек, Минуций, и если бы ты хоть раз ударил меня по лицу, как это сделала я при нашей первой встрече, если бы иногда поколотил меня, — возможно, у нас была бы хорошая семья. Ты помнишь, как в первую брачную ночь я просила тебя взять меня силой? Но насилие — не в твоей натуре, дорогой Минуций, в тебе никогда не проснется необузданная страсть, грубая сила, заставляющая настоящего мужчину брать то, что, как он считает, должно принадлежать ему, и поступать так, как нравится ему, не обращая внимания на сопротивление и стоны своей жертвы.