Золотое кольцо всадника - [121]

Мне доподлинно известно, что после александрийского чуда Веспасиан ни разу не пытался кого-нибудь исцелить, хотя я, например, попросил его возложить свою божественную длань на то место, которое у меня кровоточило, когда он навестил меня на моем ложе скорби. Он мягко, но решительно отказался, заявив, что история с двумя калеками очень испугала его: оказывается, он подумал, будто сходит с ума. «А Риму и так везло на императоров-безумцев», — добавил Веспасиан, и я с ним полностью согласился.

Многие люди, верящие лишь в то, что они сами видят, слышат или обоняют (хотя, кстати сказать, человеческие ощущения тоже могут подвести), склонны считать мой рассказ вымыслом, поскольку египетские жрецы славятся хитростью и коварством. Но я могу засвидетельствовать, что служители храма Сараписа чрезвычайно внимательно осматривают больного, чтобы выяснить, не притворщик ли перед ними, и только после этого разрешают ему просить помощи у бога. Дело в том, что лечение воображаемой болезни, по их мнению, оскорбляет Сараписа.

Я знаю, что Павел тоже далеко не каждому позволял облачаться в свою одежду, которая могла избавить от тяжкого недуга. Тех же, кто лишь прикидывался больным, он беспощадно прогонял от себя. Вот почему я, исходя из собственного опыта, полагаю, что Веспасиан исцелил-таки двух страждущих, но признаюсь при этом, что совершенно не понимаю, как такое стало возможным. Я также еще раз заявляю, что Веспасиан поступил правильно, когда решил не испытывать больше судьбу и не пытаться лечить других людей. Во время таких процедур теряешь много сил, а они ему еще понадобятся.

Говорят, что Иисус из Назарета очень не любил, когда кто-нибудь без его разрешения касался даже края его плаща, потому что ощущал при этом, как убывает его сила. Да, конечно, он исцелял больных и даже воскрешал мертвых, но лишь тогда, когда его очень просили или когда ему становилось жалко родственников этих людей. А вообще-то он, похоже, не придавал своим чудесам особого значения. Он укорял тех, кто видел, но не верил, и хвалил блаженных — тех, кто верил, хотя и не видел. По крайней мере так я слышал.

Дело вовсе не в том, что моя собственная вера велика — она весит не больше, чем песчинка, и я с опаской думаю о его суде, — но я все же пытаюсь не лукавить перед его лицом.

Упоминание о египетских жрецах и их умении творить чудеса навело меня на мысль об одном греке, который потратил все свое состояние и приданое своей жены на ненужное и странное изобретение. Этот сумасшедший так настойчиво умолял о встрече с Веспасианом, что нам пришлось принять его.

Он с горящими от возбуждения глазами рассказывал о придуманных им устройствах, особенно похваляясь тем, что сила водяного пара сможет якобы приводить в движение мельничные жернова.

— А что же делать с рабами, которые живут тем, что вращают сейчас эти жернова? — спросил у него император. — Попытайся подсчитать, скольких безработных придется в таком случае содержать государственной казне.

Изобретатель произвел несложный расчет и, покраснев, признался, что не подумал об ущербе, который мог невольно принести империи. Однако он не угомонился и заявил, с надеждой глядя на нас, что силу, скрытую в кипящей воде, можно использовать для того, чтобы двигать весла, только у него нет, мол, пока необходимых средств для опытов. Если же они пройдут успешно, то морские суда — и торговые, и военные — не будут больше зависеть от ветра.

Тут я перебил его и снисходительно объяснил, что военные корабли, а также суда, перевозящие, например, зерно, станут в этом случае очень дорогими и пожароопасными — ведь на борту такого судна для подогрева воды придется непрерывно поддерживать горящий огонь. Уже сейчас приготовление пищи в открытом море справедливо считается настолько опасным, что при малейшем намеке на шторм кухонный огонь, разложенный на подушке из песка, немедленно гасится. Любой моряк знает, что лучше питаться всухомятку, чем разводить на корабле костер.

Веспасиан добавил, что греческие триеры[77] всегда были, есть и будут лучшим оружием для битв на воде, хотя, с другой стороны, торговые суда карфагенян так превосходны, что не нуждаются ни в каких усовершенствованиях.

Проситель выглядел очень удрученным, и Веспасиан распорядился выдать ему довольно приличную сумму денег — при условии, разумеется, что он не станет тратить их на бессмысленные опыты. Подумав, император решил даже, что деньги эти будут выплачены жене изобретателя, которая наверняка сумеет ими распорядиться с большей пользой для себя и мужа.

Что до меня, то я часто рассматривал хитроумные военные машины и думал о талантливых инженерах, которые наверняка без труда создали бы механизм для облегчения жизни сельскохозяйственных рабов. Такая машина помогла бы экономить силы, скажем, при рытье канав, необходимых для осушения заболоченных мест (секреты осушения мы переняли у этрусков). Можно было бы даже использовать обожженный кирпич и выстилать им дно таких канав вместо применяемых сейчас прутьев и грубо обтесанных камней; то есть поступать точно так же, как поступают при строительстве стоков для нечистот, хотя они и отличаются по размерам. Но я отлично понимаю, какие ужасы таят в себе все эти изобретения. Где тогда рабы возьмут масло и хлеб? Государство и так расходует много средств на бесплатную раздачу зерна. И рабам потребуется новая работа, причем достаточно тяжелая, чтобы в головах у них не рождались всякие глупые и опасные идеи. А то, что это случится, я знал наверняка, ибо неплохо изучил историю Рима.